Бега были одним из самых долгожданных событий карнавала, поскольку в другое время года они не разрешались. Эти своеобразные бега едва ли встретили бы одобрение у современного жокея или любителя бегов, ибо устраивались на самом Корсо, и лошади бежали сами по себе. С полудюжины быстроходных лошадей без наездников были выстроены на Пьяцца-дель-Пополо в конце Корсо и пущены по улице — они мчались бешеным галопом, подхлестываемые криками зрителей, собравшихся у всех окон на Корсо и на всех боковых улицах, а также шарами с острыми шипами, которые висели по бокам у лошадей и подгоняли их, подобно острым шпорам. Владелец победившей лошади получал штуку красной материи в качестве приза, но, конечно, привлекала зрителей волнующая атмосфера бегов и возможность заключать пари, тем более что в городе обычные бега были запрещены.

— Где же нам укрыться? — в ужасе воскликнула донна Джульетта при виде того, как излишне ретивый полицейский огрел маску палкой. — Ох, вы только посмотрите на эту скотину!

Казанова мгновенно оценил открывающуюся возможность.

— Сюда, сюда! — воскликнул он и потащил ее сквозь толпу к боковому входу во дворец Аквавивы.

В дверях донна Джульетта приостановилась и слегка отпрянула от него.

— Я хочу посмотреть на бега, — сказала она.

— Вы ничего не увидите из боковых улиц — там полно народу. Мы все сможем увидеть из моей комнаты.

— Но ведь там кто-то может быть… слуги…

— Все уехали во Фраскати или стоят на балконах. Пошли же!

Он взял ее за руку, и они на цыпочках стали подниматься по лестнице большого дворца, где обычно полно было вассалов и визитеров, а сейчас она была пуста, и на ней царила тишина — лишь слабо доносилось эхо карнавала. Казанова оказался прав: те несколько слуг, что остались во дворце, толпились на больших балконах in nobile; его же комната, да и весь этаж были пусты. Донна Джульетта с интересом осмотрелась. Комната была довольно большая, но строго обставленная — с узкой низкой кроватью, примитивным умывальником, комодом, гардеробом и большим письменным столом, заваленным книгами и бумагами. Донна Джульетта просто поверить не могла, что Казанова прожил зиму в таких условиях: камина тут не было, а одна маленькая жаровня на углях не в состоянии была обогреть холодные как лед каменные стены и кафельный пол.

Казанова же давно приучил себя относиться к своему жилищу с философским безразличием и сейчас, всецело занятый своими чувствами, даже не замечал обстановки, к которой успел привыкнуть. Часа, проведенного на карнавале, прикосновения женской руки, взгляда смеющихся глаз, хотя и сквозь маску, было вполне достаточно, чтобы улетучился весь его аскетизм, приобретенный за долгие месяцы упорных усилий. Сбросив маску и домино, Казанова рухнул перед донной Джульеттой на колени и стал покрывать ее руки поцелуями.

— Это еще что такое, синьор? — усмехнулась донна Джульетта, пытаясь вырвать у него руки. — Мы же пришли сюда, чтобы смотреть на бега…

— Ах, сударыня, вы ведь знаете, что я влюблен в вас!

— В меня?! — воскликнула она. — Да вы даже и не знаете, кто я!

— Вы что, считаете меня круглым идиотом, донна Джульетта? Думаете, я не узнаю вашего голоса и ваших глаз, хоть вы и в маске, как движений вашего тела, хоть оно и запрятано в лиф и юбки крестьянки?!

Донна Джульетта перестала отнимать у него руки. Этот диалог заинтересовал ее куда больше, чем бега, о которых она тут же забыла, и она позволила Казанове подвести ее к единственному удобному сиденью в комнате — его кровати, на которую он тотчас уселся рядом с ней.

— Ваша любовь, видимо, очень хрупкое растение, — сказала донна Джульетта, удерживая Казанову на расстоянии вытянутой руки и все еще отбиваясь от него словами. — Неужели час или два, проведенные на карнавале, могли взрастить такую пылкую страсть?

— Вы смеетесь надо мной, донна Джульетта. Вы же знаете, что я влюбился в вас с самого первого дня, как только увидел.

Донна Джульетта рассмеялась.

— Вы избрали странный способ показать мне это! Вы же всегда избегали меня, вид у вас был вечно суровый, как у отшельника, а если вынуждены были ко мне обратиться, то едва смотрели на меня.

— Вот уж неправда, — возразил Казанова, — вы прекрасно знаете, что я смотрел на вас, когда только смел: вокруг ведь столько любопытных глаз и сплетников! А потом — чего же вы хотите? Вы были такой холодной и далекой, как усопшая королева, высеченная из алебастра…

— Вы в самом деле так думаете? — Донна Джульетта улыбнулась. — Значит, я умею актерствовать лучше, чем полагала.

— И разве вы не вынуждали меня тоже актерствовать? — пожаловался Казанова. — Я вынужден был вести себя, как деревенский священник, тогда как…

— Кстати, аббат, — прервала она его, — как эта сцена сочетается с сутаной, которую вы должны бы носить?

— Да я ее выброшу к черту за один ваш поцелуй.

— Поцелуй?! А еще чего вы потребуете, дон Джакомо?

— Снимите маску.

— Зачем?

— Чтобы я мог поцеловать вас, а затем показать, что будет дальше.

— Говорят, вы распутник.

— А вы ожидали, что я девственник?

— Вы и со мной поступите так же вероломно, как поступали с другими.

— Ах, дайте мне возможность доказать обратное!

Время для препирательств кончилось, ибо маска была снята. Казанова схватил донну Джульетту в объятия и — по его словам — «запечатлел на ее прелестных губках, нежных, как роза, страстный поцелуй, который она наиблагосклоннейше приняла».

Минуты бежали в обрывистых восклицаниях и новых встречах губ. Цоканье копыт слышалось все ближе и ближе, грохот железных подков пронесся мимо дворца и быстро заглох, перекрытый оглушительными криками толпы. Двое, сидевшие на краешке кровати, казалось, даже и не слышали всего этого шума, и лошади, под предлогом любования которыми, во всяком случае, донна Джульетта находилась здесь (хотя это и не объясняло, почему она сидела на кровати), пронеслись мимо, а она даже и не попыталась взглянуть на бега. Вскоре руки Казановы, став смелее, встретили на своем пути лишь обычное препятствие — белый лиф крестьянского платья и черный корсет, обнажившие округлые сокровища, которые они должны были бы скрывать, и красную юбку, которая поднялась много выше колен донны Джульетты…

Казанова кинулся к окну, чтобы закрыть ставни и помешать любопытному оку из верхних окон дворца, расположенного на другой стороне Корсо, заглянуть в комнату. Толпа мальчишек и юнцов, с гиканьем и криками мчавшиеся за лошадьми, уже исчезла из вида. По улице снова поехали кареты и возобновилась битва конфетти. Держась за крюк ставни, Казанова взглянул вниз, и в поле его зрения попало лицо молодой женщины в одной из медленно двигавшихся карет. Она сняла маску, и сопровождавший ее мужчина помогал вытряхнуть конфетти из ее черных волос. Она смеялась, но смех сменился выражением удивления и удовольствия, когда она узнала того, кто глядел на нее из окна. А Казанова смотрел ей вслед и, с трудом веря своим глазам, увидел, как она прижала палец к губам, словно предупреждая его быть осторожнее, а потом незаметно для своего спутника дважды поманила, предлагая следовать за ней. Диким, хриплым голосом Казанова выкрикнул одно слово: «Анриетта!» — и выскочил из комнаты, оставив на своей кровати полуголую красавицу, которая из женщины, готовой стать его любовницей, в одну секунду превратилась в злейшего его врага.