Насколько я помню, это ученицы, которые младше нас на год. Любопытно, что лица всегда запоминаются лучше имен.

– Вы фанатки или что?

Они фыркают.

– Нет, – резко отвечает одна из них.

Мы с Фионой и Лили в недоумении переглядываемся.

– Эм-м… ну ладно. А почему спрашиваете?

Они тоже переглядываются, будто предлагая друг другу начать первой.

– Ты знаешь, что твой парень большой извращенец?

Обе мерзко хихикают и выбегают из комнаты. Я настолько ошеломлена, что не знаю, что делать и как реагировать. Но Фиона знает. Она вскакивает и исчезает. Из коридора доносятся звуки потасовки. Потом Фиона возвращается, вцепившись в воротник одной из девочек, и тащит ее за собой.

– Так ты хочешь что-то сказать о моей подруге? – спрашивает она, и девочка выглядит такой напуганной, что я боюсь, как бы она не обмочилась прямо тут, на месте.

– Что-то хочешь сказать о моем брате? – спрашивает Лили, тоже вставая.

Не знаю, куда делась другая пятиклассница, но эта придает своему лицу выражение Жанны д’Арк, которую ведут за костер просто за то, что она хочет спасти Францию.

– А разве я сказала неправду?

– Его зовут Ро, и не твое собачье дело его обсуждать. Он небинарный человек.

– О, так тебя это возбуждает!

– Вообще-то да, – резко говорю я. – Меня это очень возбуждает!

Лицо ее морщится в отвращении.

Я приступаю к Процессу, пытаясь узнать, откуда у этой пятнадцатилетней девочки взялись такие мысли по поводу Ро. Я быстро проникаю в ее сознание и вижу Ро ее глазами. Его лицо покрыто толстым слоем косметики, как у клоуна, и он дьявольски усмехается. Мы вместе переходим дорогу, держась за руки. Судя по погоде, дело происходит летом. Он целует меня на прощание, и я захожу в «Прорицание», где у меня вечерняя смена. Даже при виде такого карикатурного образа меня вновь охватывает чувство одиночества. Казалось бы, что такого особенного – проводил и поцеловал на прощание? Но кажется, это было так давно, в прошлом.

Я всматриваюсь внимательнее в то, что видела девочка, стоявшая на другой стороне улицы. Вся сцена в ее восприятии странно искажена: юбка у меня короче, чем на самом деле, на лице застыла ехидная ухмылка, грудь вываливается наружу. Кожа, которую мама описывает как «цвета бледной оливки», желтушно-серая. Болезненная. Так вот как она видит меня. Как она видит нас.

– Уроды, – презрительно сплевывает она.

В этот момент у Лили заканчивается терпение. Она приближается вплотную к девочке.

– Кто ты такая, чтобы так выражаться? – огрызается она.

В голове у пятиклассницы всплывают другие воспоминания. Вот они вместе с подругами на собрании «Детей Бригитты» с обожанием смотрят на «Братьев целомудрия». «Наша обязанность – привести наших друзей к свету», – говорит Итан. Девочка поднимает руку и спрашивает: «А это обязательно должны быть наши друзья?» Итан качает головой: «Нет, те, кого мы ведем к свету, не обязательно должны быть нашими друзьями».

Я сосредоточиваюсь сильнее. Слышу звуки «Firework», вижу затопленные туалеты в отеле. Она была в «Клэрингдоне» на тех выходных. И знает, что мы тоже там были. Что это из-за нас все пошло наперекосяк.

Лили делает шаг вперед, глаза девочки расширяются от страха. Еще бы, перед ней та самая Лили О’Каллахан, которая в прошлом году загадочно исчезла, а затем столь же загадочно объявилась. Причем ее исчезновение сопровождалось «магией», картами Таро и прочими жуткими штуками.

Они убеждены, что мы грешники.

Нет, не просто грешники. «Сатанисты».

Я чувствую, что Лили не терпится испытать на ней свои силы.

– Лили, – тяну я ее за рукав. – Не надо. Это просто глупая идиотка.

– Что ты сказала? – прерывает меня девочка; отвращение в ней вновь пересилило страх.

Понимая, что численный перевес на нашей стороне, она бросается к двери и выбегает из комнаты, крича напоследок:

– Я хотя бы не какая-то дьявольская шлюха.

Мы несколько секунд стоим молча, но атмосфера настолько напряжена, что воздух вокруг нас как бы сгущается.

Первой заговаривает Фиона.

– Она назвала тебя дьявольской шлюхой? – тихо спрашивает она.

Несмотря на напряжение, я вдруг усмехаюсь.

– Ага, назвала.

– «Дьявольская шлюха», – улыбается в ответ Фиона.

– Ага.

Меня разбирает смех, щекочет мне горло. Я издаю резкий звук, словно кошка, извергающая из себя комок шерсти. Тут начинает хихикать и Лили.

– Мэйв, да ты поклоняешься дьяволу, – прыскает она.

– И заодно шлюха, – смеюсь я. – Дьявольская шлюха.

– О боже, – наклоняется Фиона, держась за бок. – Дьявольская шлюха?

– Дьявольская шлюха!

И так мы проводим остаток дня. Шепчем друг другу «дьявольская шлюха» и заливаемся смехом. На биологии я даже передаю Лили записку с надписью «дьявольская шлюха», и с восторгом слежу за тем, как ее губы расплываются в улыбке. Она передает мне листок с рисунком: нечто вроде суперсексуальной Джессики Рэббит, только с рогами на голове.

Я улыбаюсь, с удовлетворением думая о том, что наконец-то, несмотря на то что какие-то пятиклашки нас ненавидят настолько, что смеют обзывать нас в нашей же комнате отдыха, между мною и Лили устанавливается некая связь. Словно возрождение нашей былой дружбы. Нас объединяет общий враг: с одной стороны мы, чудачки, с другой – они, нормальные девочки. Ну, нам к этому не привыкать.

Я пребываю в приподнятом настроении до конца учебного дня, пока не подхожу к своему шкафчику, чтобы положить в него учебники. На двери перманентным маркером выведено: «Исх. 22:18».

Вместе со мной надпись рассматривают Фиона и Лили. Мы в недоумении переглядываемся.

– Это что, предложение прийти куда-то после десяти вечера? – спрашивает Лили. – Что это за место такое – «Исх.»?

Фиона проводит пальцем по буквам.

– Не думаю, что это какое-то место. Скорее всего, это «Исход». Книга из Библии. Глава двадцать вторая, стих восемнадцатый.

Иногда я забываю, что, несмотря на атеизм Фионы, семья ее еще более католическая, чем моя. Большинство жителей Филиппин – католики, как некогда и ирландцы, а это означает, что Фи родилась (выражаясь ее собственными словами) «дважды католичкой».

Достав телефон, она принимается искать в Google цитату. Свойственное ей ехидное выражение сменяется странной задумчивостью.

– Что там, Фиона?

– Тут написано… – Она снова смотрит на свой телефон, желая убедиться в том, что прочитала все правильно. – «Ворожеи не оставляй в живых».

17

После школы я иду в «Прорицание». Мне столько всего нужно рассказать Нуале, а из-за домашнего ареста у меня почти не было шансов пообщаться с ней. К этому моменту мама уже устала следить за мной, что означает неофициальное прекращение ареста.

Только когда я прихожу в «Прорицание», Нуала не одна. У стойки стоит высокая симпатичная чернокожая девушка лет двадцати с небольшим, и они обе замолкают, когда я