– А женишок-то какой крутой, – выплюнул я с ядовитой усмешкой. – Мачо! Супермен! Его бабу позорят, а он молчит, будто так и надо.

Оба так ни слова и не обронили. «Мачо-супермен» напрягся не меньше Дубининой, втянул голову в плечи, как Карлик Нос, стараясь поскорее скрыться из виду, но им ещё долго улюлюкали вслед. На этой весёлой ноте и распрощались.

Лучше бы я потом пошёл домой. Лучше бы умирал от тоски и безделья. Да что угодно лучше. Но я же потащился в общагу строительного техникума, к Валере, у которого шабаш был в самом разгаре. Настолько в разгаре, что кое-кому уже поплохело. Закуской Валера вообще не заморачивался, зато алкоголя – хоть купайся в нём.

Какого-то чёрта Валера позвал и Богатырёва, которого я даже в трезвом виде и спокойном состоянии на дух не переношу. Теперь же он взбесил меня капитально. Одним своим присутствием. Пару раз я пытался дать волю эмоциям, но нас быстренько разнимали. Но всё же удалось его двинуть. Дальше как-то всё перемешалось, а потом и вовсе провал. Хоть убейте, не помню, как выгреб от Валеры и уж тем более не помню, как оказался под дверью Дубининой. И, главное, зачем? А вот то, что происходило дальше, наоборот, хотел бы забыть навсегда, но нет, впечаталось намертво – помни теперь и мучайся. Хотя и тут целой картинки не сохранилось, только отдельные фрагменты. Зато какие красочные! То я ей дверь ногами выносил, то мы гадости друг другу говорили. Особенно я постарался – все бранные слова собрал. Потом она пыталась хлестнуть меня по щекам, да я не давал, уворачивался, хватал её за руки. Больно хватал, наверняка синяки останутся. Она попробовала треснуть меня второй рукой, но я и её перехватил. Дубинина дёргалась, пыталась вырваться, я же стиснул её ещё крепче, почти вдавил в стену и силой поцеловал. Сначала она сжимала рот, потом вообще впилась зубами мне в нижнюю губу, но я не отступился, наоборот, стал целовать с ещё большим исступлением. Тут какая-то дурная тётка высунулась из соседней квартиры и заголосила на весь подъезд: «Насилуют!» Дубинина вырвалась и треснула меня в живот. Удара я практически не почувствовал, но она успела вывернуться, юркнуть в квартиру и захлопнуть дверь, крикнув напоследок: «Ненавижу тебя!» А уже из-за двери добавила: «Убирайся отсюда и никогда ко мне не подходи! Я не хочу тебя видеть!» Соседка больше не вопила, стояла, грела уши, не скрывая интереса. Я послал её известно куда и поплёлся домой. По дороге меня ещё и вывернуло для полного счастья.

Я, честно, думал на другой день извиниться перед Дубининой. По крайней мере, с таким намерением шёл в школу. Но стоило увидеть её с уродом Сорокиным, – они так мило щебетали в вестибюле – как весь порыв тотчас сдулся. Нацепил небрежную мину и прошёл как мимо пустого места. А чтобы Дубининой яснее стало, как мне на неё плевать, на переменах, можно сказать, у неё под носом в открытую целовался с Голубевской.

После школы снова наткнулся на «сладкую парочку», пропади они пропадом! Они шли передо мной шагах в десяти. Ни разу не обернулись. Плелись еле-еле. Она ещё и смеялась постоянно, а я вообще не выношу, как она смеётся. Вскоре я их нагнал и как бы походя, случайно пихнул локтем Сорокина. Этот мешок раскорячился неуклюже, чуть не растянулся. Дубинина зыркнула на меня злобно и прошипела:

– Оставь нас в покое! Как ты уже достал!

– Да нужна ты мне, курица! Нефиг под ногами путаться. Вон, утешь своего супермачо, а то он чуть не упал, сейчас заплачет. Пожалей бедненького, в лобик поцелуй.

– И поцелую, – бросила с вызовом Дубинина. – И не только в лобик! – И демонстративно, прямо при мне наклонилась и чмокнула его в губы. Дрянь!

А вечером того же дня, двадцать пятого февраля, оборвалась вся моя жизнь. Нет, я не умер, но всё полетело кувырком.

У нас шёл товарищеский матч с командой «Политех». Мы вели со счётом 2:0. Дэн Ячменёв передал мне пас, я обошёл одного политехника, второго, сделал рывок и, пробив по воротам, в ту же секунду почувствовал нереальную боль в ноге. Настолько сильную, что рухнул на пол и, кажется, вообще ничего не видел и не слышал. А когда чуть пришёл в себя, увидел обширный отёк на правом колене. Ни встать, ни выпрямить ногу не мог.

На скорой меня отвезли в травму. Всадили какое-то обезболивающее, так что я «плыл» и даже говорил бессвязно. Очнулся уже наутро, в больничной палате. А на обходе узнал от врача, что у меня полный разрыв передней крестообразной связки и медиального мениска.

– Ну… сейчас снимем отёк, подготовим тебя к операции, – вздохнул он, когда я спросил, когда можно будет вернуться в спорт. – А там посмотрим, как всё пойдёт, как восстанавливаться будешь. Травма-то серьёзная, и последствия могут быть серьёзными. Так что коней гнать не нужно.

– Но всё-таки?

– На год ты точно вылетел… а дальше зависит от многого. В общем, пока никаких гарантий дать не могу.

Две недели я провалялся в больнице. Я бы вообще уковылял домой через день после операции, но в колене начала скапливаться жидкость, и её надо было откачивать.

Раза три приходила мать, сказала, отец сильно занят. Навещали все наши из клуба и из класса, даже Яковлев. Как-то нарисовался пацан-политехник, извинялся, волосы на себе рвал, мол, метил по мячу и нечаянно попал мне по колену. Дубинина не пришла ни разу. Оно и понятно: что ей тут делать? У неё теперь иные интересы и увлечения. Новая любовь.

Да мне и видеть никого не хотелось – ни её, ни остальных. Я даже напрягался, когда ко мне приходили. Надо было притворяться, что я в порядке. На самом деле мне и жить-то не хотелось.

За мной приехал дядя Юра. Он же подогнал мне костыль. Пока ехали, он всё отмалчивался. Впрочем, мне и самому не хотелось болтать. Но у него и лицо, ко всему прочему, было такое, будто он что-то скрывает и ему неловко.

– Дядь Юр, что-то случилось? – не выдержал я.

Он тяжело вздохнул:

– Ты лучше с матерью дома поговори. Пусть она скажет.

– Да что такое-то?

– Дома узнаешь.

А дома меня ждал удар похлеще, чем все мои беды, вместе взятые. Мать сообщила, как убила:

– Отца посадили.

Я бы и не поверил, так абсурдно это звучало, но мать, едва выдавив эти слова, разразилась безудержным плачем. Таким горьким и безысходным, что меня проняло до самого нутра.

– Как? За что? – приставал я к ней, когда она немного успокоилась.

– Помнишь аварию в Турунтаеве? – всхлипывая, спросила она. – Ну когда землетрясение было.

– Угу, – кивнул я.

– Там люди пострадали. Один погиб. Всё это время шло разбирательство, комиссии всякие, инспекции, потом следствие, суд. Суд был как раз в тот день, когда тебе операцию делали, и на следующий… Ему дали полтора года.

И снова слёзы ручьём. Только теперь я не утешал её – самому бы не расплакаться. Отец… Как такое возможно?!

– Но он-то при чём? Это же землетрясение!

Мать молча кивала. Потом устало проговорила: