Колокотронис сообщил, что пирейские городские власти умоляют королевскую чету посмотреть Крещенское богослужение, вернее, заключительную его часть — Водосвятие и поднятие со дна моря священного креста.

Ольга оживилась. Она до сих пор не могла поверить, что нынче ее любимый праздник.

— В России в эту пору особые смельчаки ныряют в ледяные проруби, а здесь стоит удушающая жара, — сказала она весело.

— Далеко не каждая зима выпадает такой мягкой и теплой, что ее почти невозможно отличить от весны, — ответил Колокотронис. — Не иначе в честь приезда нашей прекрасной королевы.

Ольгу восхищала свободная манера греков говорить с ней как с равной, без переизбыточных изъявлений почтительности. Она всяких «приседаний», как называла это про себя, терпеть не могла и понимала, что, если бы не круг эвзонов, окруживших их с Георгом, любой из толпы мог бы подойти к ней и что-нибудь сказать, о чем-то попросить. И при этом греки были очень деликатны: держались на почтительном расстоянии, при этом стараясь поймать каждое слово, оброненное королем и королевой. Когда Ольга сказала, что очень хочет посмотреть церемонию Фоты, вокруг восторженно закричали.

Процессия двинулась к церкви Агиос Ставрос, которая находилась в самом центре города. Геннайос Колокотронис шел по левую руку Ольги и рассказывал, что название означает «Святой крест», церковь воздвигнута в память Святого Креста Господня, некогда обретенного, то есть найденного, святой царицей Еленой.

Колокотронис очень понравился Ольге своей обходительностью. Отчего-то он немного напоминал ей капитана Самойлова, и Ольга улыбнулась, вспомнив, как тот рассказывал о турецких осликах и был заботлив с ней во время их неосторожной прогулки. Ей захотелось сказать Геннайосу что-нибудь приятное.

— Я никогда не видела такой привлекательной формы, как на ваших эвзонах, — улыбнулась она, лукавя лишь самую малость: форма хоть и странная, непривычная, была в самом деле красива какой-то дикой красотой.

— В этой форме все исполнено особого смысла. — Колокотронис смотрел на Ольгу чуть ли не влюбленно. — В фустанелле четыреста складок — это четыреста лет турецкого владычества. В огромных помпонах наши предки-горцы прятали кинжалы, которые умели метать ногами так, что противник был мгновенно поражен. Пегли — безрукавка — является точной копией пегли Теодороса Колокотрониса. Красный цвет символизирует кровь предков, пролитую за свободу греческого народа. Черный — это скорбь о погибших воинах. Белый — знак чистоты намерений нашего народа. Золотой — доблестные победы. Голубой — лазурь неба и моря.

Колокотронис вскинул руку, привлекая внимание Ольги к небесной лазури, и идущие обочь королевской четы эвзоны мигом приняли боевую стойку. Колокотронис опустил руку — солдаты опустили ружья.

— Они дисциплинированны и, наверное, храбры, — сказала Ольга.

— Именно благодаря отваге и храбрости эвзоны стали основной частью королевской охраны. — Колокотронис был горд. — Это истинные аргираспиды — отборные части пехоты Александра Македонского, носившие серебряные щиты, из-за которых они так и назывались: серебрянощитные. Но славны они были не столько щитами, сколько храбростью. Таковы же и мои горцы-эвзоны.

Они приблизились в большому храму с колоннами и вошли. Разумеется, большинство народа и часть свиты вынуждены были остаться на улице, однако те, кто стоял на паперти и мог заглянуть внутрь, пересказывали все, что происходило в церкви.

Ольга с любопытством оглядывалась в храме: он был невелик, но иконостас оказался очень похож на те, что сплошь и рядом увидишь в России, и служба шла по знакомому канону, только по-гречески, а не по-церковнославянски; по-гречески велись и напевы. Святая лампада точно так же горела в алтаре, сверкали белизной айфоры на иконах, но священник был в простой черной рясе, а у стен церкви были сделаны стоячие места для посетителей — перегородки.

После обедни священная процессия потянулась на берег моря, с образами и хоругвями, при почетном карауле священников и эвзонов. Тут Ольга поняла, зачем царухи, башмаки эвзонов, подбиты гвоздями. Звук чеканного шага был впечатляющим — заставлял округу дрожать!

Вернулись на пристань, но не туда, где Ольга сходила на берег, а чуть в сторону, в маленькую чистую бухточку.

Здесь все подкрепились фотаколливом, греческой крещенской кашей из вареной пшеницы с медом и изюмом, запили ее чистой водой. Ольга устала было, но теперь ей снова стало легко и хорошо.

Место, где должны были погрузить крест в воду, окружили полураздетые греки: и на берегу, и в лодках. Они были голые по пояс, но в шароварах. Геннайос объяснил Ольге, что обычно ныряльщики раздеваются до исподников, но сейчас остались в шароварах из уважения к русской королеве.

Ольгу так тронула эта деликатность, что она не смогла сдержать мгновенных слез. Она уже любила этих людей как родных, она восхищалась истовым выражением их лиц, старых и молодых, красивых и уродливых.

Среди ныряльщиков особенно выделялся высокий, широкоплечий, статный, как изваяние Праксителя, чернокудрый человек немногим более тридцати, с черной повязкой на глазу и страшным шрамом на лице.

— Каков могучий урод, — пробормотал король.

— Он не вечно был уродом, — печально сказал Геннайос Колокотронис. — Это Васили Константинос. Он был красив, как Парис, но и утратив красоту, остался благородным, как Гектор, умным, как Улисс, могучим, как Ахилл. И, хоть он безрассуден и горяч, как юный Патрокл, я верю, что те, кто оставил на нем такую страшную метку, не заживутся на свете. Он отомстит!

Стоявший рядом человек с очень густыми, сросшимися кустом бровями и резким античным профилем, вполне достойным какого-нибудь Менелая или обоих Аяксов (он был представлен Ольге как министр Мавромихалис), иронически хмыкнул, но промолчал.

— Его отец был клефт, — сказал Колокотронис.

— Клефт! — презрительно повторил Мавромихалис.

— Клефт? — с интересом спросила Ольга. — А кто это, собственно? Я слышала о них, но так и не поняла, хороши они или дурны.

— Разбойники и грабители, — буркнул Мавромихалис. — И потомство у них такое же!

Колокотронис бросил на него презрительный взгляд и вновь повернулся к Ольге.

— Клефты имеют свою историю. Это почтенное сословие возникло вместе с турецким порабощением. В то время всякий, кто ненавидел притеснение, бежал в горы: разбой сделался почти законным протестом против турок. Часто люди самые благородные делались клефтами. Щадя земляков, горцы эти неутомимо преследовали турок. Поэтому слово «клефт» стало однозначным слову «патриот», давало право на уважение. Когда началась война с турками, клефты явились первые на защиту отечества и образовали те смелые толпы, которые не могла одолеть турецкая армия. Из их рядов вышли десятки героев! Они возбуждали изумление во всей Европе! Но после освобождения Греции эти люди не ладили с мирной жизнью. Привычка к партизанской войне вошла в их нравы: люди, которые умели только стрелять из ружей и резать турок, не чувствовали особенной любви к быту пастухов и земледельцев. Горы на новой турецкой границе опять начали заселяться отважными разбойниками, которые принялись грабить чужих и своих, делая набеги от Коринфского перешейка и до самых Афин. Теперь старики-клефты почти все ушли на покой, но…