– Ты на что-то наступила, дорогуша! – сказал он. Он всегда говорил «дорогуша», когда сердился или отчитывал её.

– Чайка! – выпалила Ира, мелко дрожа и вращая глазами, такими голубыми на загоревшем лице. – Меня укусила сраная чайка!

Отмечая вульгарность её лексикона, он укоризненно произнёс:

– Чайки не кусают людей. Ты на что-то наступила.

Однако вновь – вынужденно – поглядев на её стопу, он понял, что разбитая бутылка не могла оставить такой след. Во-первых, рана располагалась сверху, во-вторых, она выгладила поистине ужасающе. Если хотите сравнения, у Лёши было одно: представьте, что вы сделали торт в форме женской ступни, а потом отщипнули кусочек. Да, кстати, сверху торт шоколадный, а внутри – розовый. Может быть, с карамельной начинкой.

– Это была чайка, – настаивала Ира.

Он попытался её успокоить, обнял за плечи и сказал:

– Сейчас мы поедем в больницу, всё будет хорошо.

– В этом сраном городе нет больниц! – отрезала она. – И ничего хорошо не будет! Меня укусила чайка!

– Возможно, ей понравилась твоя грудь, – предположил он, просто чтоб отвлечь жену, но эта грубая шутка вызвала обратный результат: Ира затряслась ещё сильнее и вдруг разрыдалась.

– Никому не нравится моя грудь! – сквозь слёзы проныла она.

А ведь она знала, как его бесят женские слёзы. Она нарочно хотела испортить ему отдых, злобная сука!

Пытаясь подобрать слова, он придвинулся к ней и нашёл уместную фразу, лишь взглянув поверх её рыдающей головы:

– Она приближается.

Она – то есть чайка – действительно приближалась, широко расставив крылья и пригнув туловище к песку. При этом её глазки смотрели точно на сгорбленную под зонтом пару, а с клюва стекала ярко-алая Ирина кровь.

– Это плохо, очень плохо! – сказала Ира.

Лёша почесал наметившийся пивной животик и промолчал.

Чайка подошла почти вплотную к людям. Лёша крикнул «кшш!», но птица не уловила угрозы в его голосе. Подойдя к краю полотенца, чайка замерла, решая, насколько проблематичным будет переход с песка на изумрудную поверхность материи.

– Прогони её, – попросила Ира.

Прежде чем он успел что-либо предпринять, чайка ударила клювом в кровоточащую ногу жены. На этот раз Ира успела увернуться, и клюв порвал нарисованного сноубордиста.

– Они так не делают, – произнёс Лёша.

Чайка ступила на полотенце и вновь ударила Иру клювом. Судя по визгу, попала.

Лёша понял, что пришла пора действовать. Он подскочил, вырвал из песка зонт и сложил его. Теперь зонт превратился в достойный заменитель оружия. Чайка же в ожидании боя спокойно клевала Иру. Лёша пнул тварь ногой. Шлёпанец отлетел в сторону, чайка в облачке перьев – вслед за ним. Не давая птице шанса опомниться, он обрушил на неё зонт. Послышался хруст, короткий вскрик и хлопанье крыльев. Он ударил вновь, и чайка замерла на песке.

Хмурясь, Лёша подошёл к неправильной мёртвой птице и перевернул её кончиком зонта. Чайка как чайка, только с липким и красным клювом.

– Ерунда какая-то, – сказал он.

Что-то (ему показалось, что дирижабль) зависло над его головой, закрывая солнце. Потом село на плечо. Он ощутил жгучую боль, будто на плечо надели капкан. Нечто тяжёлое, мягкое и зловонное, как болото за пляжем, откусило ему мочку. Звук был такой, словно щёлкнули ножницы: вжик! – и кровь уже струится по его шее и спине. Он уронил зонт и вцепился в атакующее существо обеими руками. Нащупал крыло и потянул. Чайка захрустела, разжала когти. Лёша рванулся вперёд, подальше от упавшей твари. Пробежал десять шагов, прежде чем оглянуться. Его взору открылась совершенно дикая мизансцена: птица, которая только что сидела на его плече, как попугай на плече Джона Сильвера, клевала череп убиенной зонтом сестры. А в двух метрах от этого каннибализма, на лишившемся тени полотенце дёргалась в припадке Ира. Из-за жары он не сразу сообразил, что она делает. То, что он сперва принял за истерику нервной тётки, испугавшейся каких-то там чаек, оказалось судорогами боли. Четыре… нет, пять или шесть птиц окружили Иру и по очереди отщипывали куски от её загорелого тела. Чайки не сорились, как обычно, когда делили пакет с креветками или огрызок кукурузы. Они действовали слаженно и – он не мог не отметить – дьявольски эффективно. Лишь одна молодая чайка – вчерашний птенец – не использовала точечные удары, а нагло погрузила клюв в натянутый, как барабан, живот Иры и что-то искала в её утробе. Всё это было так странно, что Лёша даже не испугался. Ира же слабела на глазах, её движения становились всё медленнее. Когда серая чайка деловито сорвала с её груди сосок, женщина поглядела прямо на мужа и грустно сказала:

– Дерьмо.

Птенец высунул голову из её живота и вытянул оттуда длинную и скользкую сосиску. Лёша не понял, что сосиска делала в его жене – с утра они завтракали арбузом и лапшой, сосисок не было. Однако он понял, что пора бежать. И побежал. Солнце палило его спину, он беспокоился, что обгорит или, того хуже, схватит солнечный удар. Выбегая на холм, он твёрдо решил повторно жениться и ездить только на нормальные курорты.

Чайка села ему на темечко, срывая когтями скальп, и заглянула прямо в лицо. Он замахал руками, как птица, большая глупая птица. Клюв мягко вошёл в его глаз, и всё потухло. Падая, он думал о Василии Розанове, как о чём-то, что может удержать его на плаву, но чёртова жара затягивала в свой мрак, и полуденный пляж становился безлюднее, а над болотом летало то, что курортники принимали за кукурузник.

Приобрести жилплощадь Смирновы собирались давно. Редкие выходные обходились без того, чтобы чета не отправлялась на осмотр очередного варианта. Обычно это ни к чему не приводило. Но однажды, возвращаясь с работы, Алексей купил в киоске газету. В ней и нашлось то самое объявление.

Оказалось, что трехкомнатную квартиру продавали за сумму, которую они без особых проблем могли себе позволить. Понятно: первый этаж, дому пятьдесят лет, окраина города – но даже с учетом всех обстоятельств сумма была слишком мала. Алексей не сомневался, что тут не обошлось без подвоха, и, прямо сказав об этом супруге, получил невозмутимый ответ, что за просмотр денег с них никто не возьмет, и ничего страшного не случится, если в ближайшую субботу они съездят по указанному адресу и увидят все своими глазами. Возражать Алексей не стал, жена сама договорилась обо всем по телефону.

В субботу, когда они прибыли на место, оказалось, что квартира пустует уже почти восемь лет. Бывший жилец умер, а его последняя родственница, внучатая племянница, выходит замуж и уезжает за границу, а потому спешит продать то, что считает нужным – пусть и по столь низкой цене.

Квартира представляла собой три разных размеров комнаты и кухню, соединенные длинным коридором, на одном конце которого находилась входная дверь, а на другом – совмещенный санузел. Внутри не было ничего, кроме пыли, ветхого шкафа, ванны с пожелтевшей эмалью и черного расстроенного пианино, занимавшего почти четверть самой маленькой комнаты. Стены покрывали выцветшие обои, на которых с трудом угадывался рисунок – цветы и витые орнаменты от пола до потолка. Обычная советская безвкусица. Алексея удивило то, как хорошо они держатся. Ему не удалось заметить ни одного отклеившегося уголка, ни одного пузыря, ни одного разошедшегося шва. Впрочем, тогда он только мельком обратил на это внимание. Агент без умолку болтала, расхваливая соседей и систему отопления, с которой, по ее словам, не было проблем уже несколько десятков лет, и вполне профессионально отвлекала клиентов от вдумчивого и тщательного осмотра объекта.