Фигул подхватил свое оружие и, бросив тоскливый взгляд на пожитки, побежал догонять колонну, чтобы занять свое место в Шестой. Отослав рядового, Гортензий опять уставился на Катона, потом наклонился к нему и забубнил, угрожающе щерясь:

— Оптион, если мне еще раз придется вмешаться в твои дела, клянусь, я лично изобью тебя до беспамятства и без малейшего сожаления вышвырну из колонны. Что, по-твоему, подумают остальные солдаты, глядя, как их долбаный командир нянькается со всякими недотепами? Ты и сам не заметишь, как они все начнут ныть, что им плохо. Твоя задача вздрючить их так, чтобы они и думать не смели о какой-то там передышке, так как в нашем положении отдых — это кратчайший путь к смерти. Не смей с ними сюсюкать! Иначе каждый отставший и убитый боец будет на твоей совести. Понял?

— Так точно, командир.

— Я очень надеюсь на это, чтоб мне пропасть. Потому что ежели ты…

— Тревога! Враги! — донесся издалека чей-то голос.

От головы колонны мчался конник. Обнаружив Гортензия, он осадил коня. Когорта, не получавшая приказа встать, продолжала движение, но взволнованные криком всадника люди теперь беспокойно озирались по сторонам.

— Где они?

— Впереди, командир. Перекрыли дорогу.

Всадник указал на невысокий, поросший густым лесом холм.

— Сколько их?

— Сотни, командир. На колесницах и в пешем порядке.

— Понятно, — кивнул Гортензий и зычным криком велел когорте остановиться. — Продолжайте вести наблюдение. Если они зашевелятся, срочно дайте мне знать.

Кавалерист отсалютовал, развернул коня и помчался к смутно различимому авангарду. Снег из-под конских копыт летел в лица замерших в ожидании римлян.

Гортензий сложил ладони ковшом:

— Командиры! Ко мне!

— Вроде темнеет, — пробормотал Катон, с тревогой поглядывая на небо.

Макрон кивнул, но не отвел глаз от вражеских воинов, плотной стеной перегородивших лощину, по которой шла дорога. Что поражало, бритты стояли совершенно недвижно, сохраняя по всему фронту сомкнутый строй — с тяжелой пехотой в центре и легкой на флангах, где также группировались небольшие скопления колесниц.

«Значит, их где-то около тысячи человек, а то и поболе», — прикинул Макрон.

Соотношение сил было явно не в пользу когорты, в которой менее пяти сотен боеспособных бойцов. Причем без кавалерии, та уже ускакала. Гортензий приказал конникам обогнуть неприятеля и во весь опор мчаться за подмогой к легату. Правда, до легиона отсюда миль двадцать, но за ночь разведчики всяко должны их одолеть, если все пойдет хорошо.

Однако помимо численного превосходства противника занявшую оборонительную позицию когорту заботило еще кое-что. В центре образованного ею квадрата сидели на корточках захваченные в поселении пленники, для охраны которых тоже требовалось немало солдат, ибо бритты вели себя неспокойно. Они возбужденно вытягивали шеи, пытаясь увидеть своих соплеменников, норовили привстать и перешептывались, пока их не одергивал резкий окрик или удар ребром щита. Правда, с тем же успехом, с каким можно шумовкой пытаться утихомирить закипающую в котле воду: стоило унять брожение в одной группе, как оно возникало в другой.

— Оптион! — крикнул Гортензий командиру охраны. — Заткни этих ублюдков. Следующего бритта, который разинет пасть, убей на месте.

— Есть, командир.

Оптион обернулся к пленникам и обнажил меч, давая понять, что будет с каждым, кто осмелится издать хоть звук. Его поза была достаточно красноречива, и туземцы, съежившись, смолкли.

— И что же теперь, интересно бы знать? — пробормотал Макрон.

— Почему они не нападают на нас, командир?

— Не имею представления, Катон. Ни малейшего хренова представления.

Небо темнело, сгущался мрак, а два воинства так и стояли одно против другого, словно выжидая, какое из них первым не выдержит напряжения и либо ринется в лобовую атаку, либо пустится наутек. Даже Макрон, всегда втайне гордившийся своим хладнокровием, вдруг поймав косой взгляд оптиона, с удивлением обнаружил, что барабанит пальцами по верхней кромке щита. Центурион убрал руку, с хрустом зевнул, отчего Катон поморщился, и положил ладонь на рукоять меча.

— Да, сроду не видел ничего подобного, — проговорил Макрон смущенно. — Должно быть, эти хреновы дуротриги обладают куда большей выдержкой, чем прочие кельты, каких я встречал, а может, они еще пуще боятся нас, чем мы их.

— А ты как думаешь, командир?

— Не знаю. Но склоняюсь к тому, что они нас побаиваются.

Пока он произносил это, вражеский строй расступился, пропустив вперед маленькую группу людей. Завидев шлем с разлапистыми рогами и черные одеяния, Катон содрогнулся. Уж не эти ли самые варвары подъезжали недавно к валам римского лагеря и не их ли вождь обезглавил морского префекта? С нарочитой неторопливостью друиды направили коней к римскому строю и спокойно остановили их на расстоянии броска копья. Все замерло: лишь кони слегка перебирали копытами. Потом главный друид поднял руку:

— Римляне! Где ваш вождь?

Он говорил по-латыни, но с сильным кельтским акцентом. Его зычный голос отдался эхом от окаймлявших долину заснеженных склонов.

— Пусть выйдет. Я хочу говорить с ним.

Макрон с Катоном обернулись и посмотрели на старшего командира. Губы того надменно скривились, но, зная, в какой опасности пребывает когорта, старый воин сдержал готовую сорваться с них брань. Он вздернул подбородок, выпрямил спину, а потом вышел из строя и уверенным шагом направился к черным жрецам. Катон обмер от страха. Неужели Гортензий настолько глуп, что собирается разделить участь Максентия? Он, закусив губу, подался вперед.

— Успокойся, малыш, — тихо рыкнул Макрон. — Гортензий знает, что делает. А ты изволь держать свои чувства при себе, чтобы не нервировать девочек.

Кивком головы он указал на ближайших легионеров, и все, кто слышал его, ухмыльнулись. Катон покраснел, замер и сделал вид, что целиком поглощен наблюдением за шагающим к варварам центурионом.

Подойдя к всадникам, Гортензий остановился, расставил ноги и положил руку на эфес меча, после чего стороны вступили в переговоры. Слов на таком удалении было не разобрать, да и разговор оказался коротким.

Всадники остались стоять, где стояли. Гортензий же, отступив на пару шагов, медленно повернулся и твердой походкой направился к своей когорте. Оказавшись внутри обнесенного щитами квадрата, он подозвал командиров. Макрон с Катоном поспешили к нему. Им, как и всем, не терпелось узнать, что же сказали Гортензию самые злобные и непримиримые из британских жрецов.

— Они сказали, что разрешат нам пройти беспрепятственно.