Им приказали никого не оставлять в живых — они и не щадили никого, и без оглядки проливали кровь. «Мы ее пустили, — так расскажет, не таясь, Нури Курбанов, разлихой боец. — Убитых в здании дворца было много, все ковры были в крови, и, когда на них наступали, они чавкали. Мне порой хочется упрямо думать, наивно себя обманывая, что ковры замочила все же вода из пробитой трубы. Слабое утешение. Я-то знаю: мы шагали по крови, мы по ней пришли и ушли. И мы ее пустили. Когда ее так много обнаружилось, и ты по ней прохлюпал, то видением такое вот преследует и, знать, неспроста: что ты не одного человека убил. Амина ли, охранника, просто ли афганца-одиночку. Чтоб столько крови пролить, надо было много-много людей убить, часть народа убить».

Через много лет Шухрат Мирзаев, боец «мусульманского» батальона, призванный чекистами помочь и увлеченный атакой, поведал о том, что происходило внутри: «Крики ужаса, выстрелы, стоны. Казалось, даже стены стреляют. Я делал то же самое, что и мои товарищи, — стрелял. Мы шли напролом, уничтожая все живое, что встречалось на нашем пути, и убивали на месте. Очистили первый этаж. Занимаем второй, выдавливаем аминовцев на третий этаж. Везде — множество трупов афганских военных и гражданских лиц. Самое жуткое то, что среди них встречаются тела погибших женщин и детей. Это был уже не бой, а бойня! Пьянила кровь, ее было столько много, что скользко было продвигаться. Страха не было, но внутри все оцепенело. Не отпускала мысль о матери — о том, что она не переживет, если меня убьют».

А спустя четверть века уже не подполковник, а генерал-лейтенант КГБ Александр Титович Голубев облагородит жестокий круг неправого налета и повального безжалостного истребления домочадцев дворца Амина и брякнет, глумясь над ними, собой и истиной: «Кстати, когда взяли дворец, там было взято в плен большое количество афганцев. Наши давали им одеяла, укрывали их, потому что было холодно».

Воистину, генерал — добрая душа! Сердце у него зашлось от переживания и сострадания: мерзнут и на сквозняках сидят афганцы — укрыть немедля одеяльцем (откуда?). Продует не дай Бог — простынут мужики, и насморка не оберешься. Что-то очень запоздалое, ложное, театральное — как припарка мертвому в исцелении. Вот такие «генеральские примеры» и давали повод разного рода экспертам на Западе подтрунивать над нами и тиранить наше самолюбие насмешкой — «Рашн гуманизм!..» Не убили, не добили, но заботу проявили — обогрели и пригрели, одеяльце подстелили.

И Михаил Михайлович Романов тоже войдет во вкус вымышленных небылиц. Но не на сострадание советского воителя станет налегать, а выпятит на первое место героизм. О беспримерном мужестве бесстрашных чекистов поведет речь. О жизни на волоске скажет: «Всю ночь нас обстреливали танки, били прямой наводкой. Где-то ближе к утру генерал Дроздов поднял нас командой: „Приготовиться к бою, к отражению атаки!“

Километрах в десяти-двенадцати располагалась так называемая „голубая дивизия“ Амина. Она-то и поднялась в атаку. Что делать? Боеприпасов оставалось совсем немного, люди выбились из сил. Вертолеты ночью не летают. Словом, помочь некому, висим на волоске. Да еще у нашей радиостанции аккумуляторы повреждены. Хоть очень и хотелось бы связаться с командованием, координаты дать — не связались бы. Так прошла ночь. Утром слышим гул. Уже при ясном небе видим самолеты. Витебская десантная дивизия заходила на посадку в Баграме. Молили об одном: чтоб успели».

А вот этого делать чекистам не надо было, так это «молить об одном: чтоб успели». Основные силы дивизии высадились еще двое суток назад и успели чуточку повоевать, пострелять (даже в своего комдива) и выпить с устатку. И не мог «ближе к утру» генерал КГБ Юрий Дроздов подать даже какую-нибудь «завалящую» команду «защитникам крепости» по причине снятия нервного напряжения путем употребления спиртного напитка. Как раз к утру — хорошо пошло, и они с Колесником открыли шестую бутылку водки.

С учетом расположения дворца на местности танки по определению не способны бить прямой наводкой. Но не это главное. Все до единого танки были захвачены спецназом ГРУ и 9-й ротой Валерия Востротина. Он же с взводом ПТУР Севостьянова остановил танковый батальон на подступах к Тадж-Беку. Утверждать, что танки шли бесконтрольно и вели огонь по дворцу — это означает утверждать, что спецназ и десантники не выполнили поставленной задачи. Это означает невольно обвинить их в неумении, в неисполнении приказа. Это означает в угоду своей фирме и лично сочиненной героике наплевать на боевое братство. Испачкать, грязнить именно тех, кто как раз и нейтрализовал все эти танки, и прикрыл чекистов, в доблести своей неудержимо рвавшихся к Амину.

«Голубые» — геи, — наверное, были в Афганистане, но «голубой дивизии» не было и в помине. Однако очень даже верю в доподлинность следующего: «Вертолеты ночью не летают». Правильно, чего им-то летать было, ежели все спокойненько, и после боев благодать, и снятие нервного напряжения извечным способом — водкой — протекало планово, а при пережитой нервотрепке и представившейся возможности — и безудержно.

И вообще, какого черта вы там задержались, господа, аж до самого рассвета, если вам была дана команда: «Отходить!»? Или понимали, что мало доблести и весьма постыдно отважной толпой вломиться в покои чужого дома и убить одного немощного мужика? Не потому ли вы и нарастили свой героический распев несуществовавшим побоищем?..

Потребно было выпить, еще чуть-чуть поубивать, совершить один хороший поступок и пройтись раздольной Тамерлановой ордой: по залам и комнатам, библиотекам и подсобкам, по гардеробам и шкафам, костюмам и смокингам, по лифчикам и колготкам, губной помаде и жидкости для удаления волос, ванным и холодильникам, по карманам и сейфам, овеществляя память свою о военной победе. А в самом конце этой потрясающей эпопеи обольститься высоким званием Героя Советского Союза.

Хранимые благоразумным страхом, не убоялись в те минуты расслабиться, наконец, и уже не страшились докучливому опасению, что за каждым углом и столом, за выступом всяким может скрываться затаившийся враг.

— Охолонь, Витек, — сказал Леня Гуменный Анисимову, — ну их всех, давай дух переведем.

Сели, выпили припасенной сорокоградусной. Очень она кстати пришлась ко двору, к дворцу и к душе. Обожгло, но приятно, и еще возжелалось нестерпимо, как в последний раз. Скупо и негромко сказали: «За окончание боя…» И из горла — буль-буль…. Возрадоваться неловко было, поскольку место выбрали не лучшее: неподалеку примостились жена Амина и две его взрослые дочери — испуганные, трясутся. У одной ранение в колено, у другой осколок пробил икроножную мышцу.

Примчался Валерий Востротин и, обозвав всех молодцами, восторженно сообщил присутствующим, что это очень здорово — они успели своевременно убить Амина. Не случись этого ко времени, пояснил он, минометы накрыли бы всех — перемолотили подчистую пространство, камень, землю, тела по обе стороны баррикад. И в этом уголке подлунного мира студеная зима уступила бы место знойному лету. «Василек» — автоматический миномет, калибра 82 мм, этакий дурище, предназначен для огневой поддержки пехоты. Мины от такого «Васька», разорвавшись, превращаются в шесть сотен беспощадных осколков. Эти острые кристаллические неряхи в буйстве стелются над полями, рассекая простор и шпигуя все вокруг железяками. Они — подобно тому, как, отведенная разудалым отворотистым плечом, коса поутру остригает росные травы и усекает маковки васильков, жестоко укладывают на пашню несвязанными снопами повстречавшееся им на пути все живое.