Приходи ко мне завтракать.

Еще ни разу я сама не делала первого шага, а тут сделала, и такой опасный! У меня все готово для яичницы с беконом, но мы даже не добрались до кухни. Что мне нравится больше всего, так это то, как он берет меня – накидывается, как голодный на хлеб, словно я околдовала его. Нет в его объятиях ни нежности, ни деликатности; он совсем не думает обо мне. Вообще не думает. Я до сих пор в ночной рубашке и в халате, он задирает оба подола.

Под окнами тормозит машина Йена, нас в мгновение ока сметает с дивана. Подол моей рубашки там, где полагается, пояс на халате завязан. Джинсы Мацека застегнуты, сорочка – тоже. Шляпа на голове.

Мацек бросает на меня взгляд, смысл которого мне не ясен. Спокойствие? Но как он может быть спокоен? Нас вот-вот прирежут.

Я в ужасе, а голос у меня веселый и звонкий.

– Йен! Забыл что-нибудь?

– Сочинения пятого класса. О! Здравствуйте! – Это он заметил Мацека, который натягивает куртку. Меня сейчас вырвет.

– Доброе утро, – говорит Мацек Йену и оборачивается ко мне. – Так я позвоню, – говорит он, в упор глядя на меня с тем же нечитаемым выражением, – когда трубы, которые я закажу, здесь доставят.

Я молча таращу на него глаза.

– Трубы? – переспрашивает Йен со странноватой полуулыбкой.

– Трубы чинить центральное отопление, – объясняет Мацек. И зевает, по-настоящему зевает, как ни в чем не повинный человек. Сердце у меня готово разорваться.

– Спасибо. Да, это Мацек, Йен. Мне его номер мама дала, чтобы наладить ту мудреную батарею в свободной комнате. Я тебе говорила, помнишь?

Мацек уходит, а я направляюсь в кухню и предлагаю мужу еще раз позавтракать. Все, что приготовила: яйца, тост, бекон, кровяная колбаса.

С Йеном мы познакомились в первом классе начальной школы, в Килтеарне. Он был ниже меня и описался в первый день. Я смотрю на него и не вижу, точно так же, как смотрю и не вижу Эвантон. Эвантон – это Эвантон. Не знаю, красив Йен или дурен собой. Подозреваю, что нечто среднее.

– Еще бекона? – спрашиваю я, потому что это знаю точно: он обожает бекон.

Гарри меня знает. Замечать, может, и не замечает, но знает как никто другой. С ним я всегда такая, какая есть. И он прав: так или иначе, но я добиваюсь того, чего хочу. Захотела Альпина – и нате вам, он мой, со всеми потрохами. Она его выперла. Я сказала Гарри, что буду жить отдельно. И что теперь?

Продолжать жить по-старому? Неплохая вроде идея. Чищу зубы, желаю доброго утра, готовлю завтрак, улыбаюсь, дышу. Но что бы ни делала, сама все время думаю: в последний раз небось пылесосишь пол, поливаешь цветы, стираешь посеревшие мужнины трусы, спишь рядом с ним. Целуешь. Зовешь: «Ужинать!»

Орешь наверх Сэму: «Да сделай же потише эту чертову музыку!»

Насчет первого раза ни у кого нет сомнений, а как узнать, когда будет последний? Голос у меня стал резкий, ненатуральный, самой режет уши. А спать я вовсе перестала. Напрочь забыла, как это делается.

Все как в замедленном кино. Разбираю елку. По-хорошему, на счастье, надо бы повременить еще денек. Нет, ни минуты больше не могу ждать. Замешкаюсь – и до конца дней моих ничего у меня в жизни не будет. Время мчится как угорелое, я буквально слышу свист, с которым оно проносится мимо. Волоку елку через весь дом, осыпая все вокруг иголками. Никому, естественно, не приходит в голову предложить помощь. Сваливаю несчастное дерево у мусорного бака.

Гарри смотрит футбол, Сэм сидит у себя, и я понятия не имею, чем он там занимается. Что бы я ни чувствовала, но в доме все как будто по-старому. Даже забавно. Как будто я ничего им не говорила. Как будто мне это только приснилось. Может, они дают мне еще одну попытку? Останься я, и они притворятся, будто я никуда и не собиралась.

Нет.

Составляю список нужных дел с таким усердием, словно от этого зависит моя жизнь. Обзваниваю с дюжину номеров, и к полудню первая ежемесячная квартплата за малюсенький домик с обстановкой на Бек-роуд выплачена. Есть у меня кое-какие сбережения, на пару месяцев хватит. А там кто знает. Разрешаю себе выпить чашку кофе с бутербродом, хватаю свой список и лечу в Инвернесс, в «Теско». В этом торговом центре имеется все, что создал Господь Бог. Покупаю: банные полотенца, кухонные полотенца, простыни, одеяло, заварочный чайник, кофейник, вазу, цветы, свечи, тарелки, кастрюли, чашки, вилки-ложки-ножи, шампунь, мыло, стиральный порошок. Средство для мытья посуды, сливочное масло, оливковое масло, апельсины, сардины, овсяные хлопья, йогурты, молоко, салат, помидоры, три сорта сыра, шесть бутылок красного вина, апельсиновый сок, бананы, мед, яйца, овсяные лепешки (никакого дрожжевого хлеба!). За все про все – 176 фунтов 23 пенса. Целая жизнь начинается с чистого листа – и за такие гроши! Сваливаю все в багажник и топаю в «Каррис»,[26]а там покупаю: небольшой телевизор и DVD-плеер, маленький аудиоплеер, крошечный пылесос и электрочайник (без наворотов). 212 фунтов 76 пенсов. Вполне приемлемо.

На часах половина третьего. Рулю к своему еще необжитому, выбеленному изнутри коттеджу, который смотрит окнами в поле с торчащей стерней. Выгружаю новехонькое добро. К половине пятого я успеваю все разложить по местам, поставить цветы в вазу, передвинуть мебель; дрожа от возбуждения и холода, полюбоваться на свое только что созданное гнездышко, составить еще один список, чего надо купить и сделать (настольные лампы, покрывала, бланк для смены почтового адреса, электрический обогреватель, заказать уголь), и к началу шестого я уже дома. Стоя во дворе, пишу эсэмэску Альпину. Сегодня его жена подала на развод. Он, конечно, в растрепанных чувствах.

Новый базовый лагерь развернут.

Дорогая, ты гений!

Ура!

Хх[27]

Ххх

Хххх

И так далее. Однако былая воздушная радость от общения с Альпином куда-то подевалась. Интересно, у него тоже нервы на пределе? Раньше-то как было – вспомню о нем, и голова кругом. А теперь? Ни фига. Будем надеяться, увижу его и все вернется само собой. Один настоящий поцелуй – и дело в шляпе. План у нас такой: он поживет у меня, пока не подберет себе подходящее местечко, квартиру, куда могли бы приходить его дети. Хорошо хоть насчет работы ему нечего переживать. Он работает на дому, редактирует что-то такое «онлайн». Точнее даже и не скажу, не знаю. Как не знаю, храпит ли он. И что любит на завтрак.

Гарри по-прежнему в гостиной, где надрывается телевизор, Сэм по-прежнему наверху, где надрывается музыка. Однако теперь в воздухе висит ощутимая паника. И запустение. Камин не зажжен, в доме зябко. Мойка завалена грязной посудой после обеда и, если на то пошло, после завтрака тоже. На полу рассыпаны рисовые хлопья, молоко киснет на кухонном столе.