– Помните, что он значит для нас… Понятно?

– Понятно, сеньор капитан.

Голос юноши чуть дрожит. Он обнажает саблю. Он так же бледен, как лейтенант Галера, но держится молодцом. На саблю смотрит так, будто видит ее впервые. Восемнадцать-девятнадцать, не больше, сокрушенно думает де ла Роча. И такая ответственность. Это просто преступление. Своими руками убил бы этого Наполеона, и Годоя, и Вильнева, и их матерей. Да еще ту, что родила на свет Гравину, который со всей своей деликатностью, понятием о чести и прочей белибердой позволил, чтобы нас сунули головой в это дерьмо.

– Ортис.

– К вашим услугам, сеньор капитан.

Де ла Роча указывает на красно-желтый флаг, слабо колышущийся над их головами на гафеле контр-бизани.

– Убейте всякого, кто приблизится с намерением спустить его.

Шканцы. Боевой пост командира корабля. Место, где сражаешься, побеждаешь или погибаешь на этой палубе, битком набитой пушками и людьми, в тени парусины, которая то надувается под порывом капризного бриза, то вновь опадает, заставляя скрипеть мачты, реи и весь стоячий такелаж. За спиной, над рубкой со штурвалом и нактоузом, возвышаются бизань-мачта и ахтердек. Впереди грот-мачта, огромный провал верхней палубы, шкафуты, бак с фок-мачтой и бушприт с кливерами, пытающимися захватить хоть немного ветра для маневра. На всех трех мачтах подняты брамсели и марсели (число дыр в которых все увеличивается), а паруса нижнего яруса подобраны и хорошенько закреплены, чтобы не загорелись от пальбы на палубе; реи подкреплены цепями, чтобы вражеским ядрам было труднее сбить их. Внизу, по правому борту, через равные промежутки времени бьют батареи. Время от времени (два-три раза на каждый залп испанского корабля) английские ядра, сотрясающие корпус «Антильи» от носа до кормы, вздымают тучи обломков, рвут снасти, убивают людей. Все как положено. Как положено по уставу Королевского военно-морского флота. Теперь да, мрачно думает Карлос де ла Роча. Теперь все по правилам, и никто не скажет, что «Антилья» и ее командир не исполняют своего долга. Корабль, находящийся вне боя, будет считаться покинувшим свой боевой пост, гласили инструкции этого недоумка Вильнева. Ну и ладно, думает де ла Роча. Я теперь на своем боевом посту. Корабль и его команда – семьсот шестьдесят два человека (наверное, нас уже меньше, мысленно констатирует капитан, глядя на лужи крови, стекающей в люки и шпигаты) – в бою, в мясорубке, в пекле, и пути назад нет. Чем бы ни кончился этот бой – победой или поражением, что касается «Антильи», родина (придумал же кто-то такое слово) может спать спокойно.

И с этой уверенностью командир прохаживается по шканцам – сабля в ножнах, руки сложены за спиной, – спокойный отнюдь не напоказ. Его спокойствие не имеет ничего общего с героизмом и прочими подобными вещами: просто всю жизнь, с тех самых пор, как четырнадцатилетним гардемарином Карлос де ла Роча ступил на палубу корабля, он готовился к таким минутам, как эта. Его спокойствие идет от смирения, свойственного профессиональному моряку, смирения с тем простым фактом, что он уже мертв, а если после боя случайно воскреснет (что он, как человек весьма религиозный, наверняка припишет божественному провидению), то расценит это как благодеяние, к тому же неожиданное. Оказанное ему господом богом в его бесконечном милосердии. Примерно так. Но сейчас, на расстоянии ружейного выстрела от английских кораблей, капитан де ла Роча знает, что уже мертв, как мертва холодная рука лейтенанта Галеры, которую он пожал наверху, на ахтердеке. И он молится, храни тебя бог, Мария благодатная, господь с тобою, мысленно перебирая бусины четок в левом кармане кафтана и стараясь не шевелить губами, чтобы никто этого не заметил и не подумал того, чего нет.

– «Бюсантор» потерял управление, мой капитан, – сообщает Орокьета.

Так оно и есть. Флагман адмирала Вильнева лишился управления и всех мачт, на его палубе не осталось ничего, кроме обломков, но, со всех сторон окруженный врагами, он еще сражается. Будь ты проклят, несчастный кретин, думает де ла Роча, глядя в подзорную трубу. Адмирал хренов. Ты погубил всех нас, и в первую очередь себя. Ты всегда отвергал советы других, не умел принимать решений и приспосабливаться к неожиданному. Ты был недостоин и самого себя, и командования, врученного тебе слепым министром. Так да горишь ты вечно в аду.

– «Тринидад» защищается как тигр, – прибавляет Орокьета.

Де ла Роча немного перемещает подзорную трубу. Среди дыма и вспышек видно, что по меньшей мере четыре английских корабля бьют с расстояния пистолетного выстрела по «Сантисима Тринидад», находящемуся совсем рядом с «Бюсантором» и чуть впереди. У испанского четырехпалубника мачты еще целы – сбиты только фор-стеньга и фор-марса-реи, – и он бьет ураганным огнем с обоих бортов, а на фок-мачте по-прежнему упрямо трепыхается сигнал номер пять: всем кораблям, не участвующим в бою, подойти и вступить в него. Неподалеку другой испанец, кажется, «Сан-Агустин», сражается с двумя англичанами, они так близко друг от друга, что кажется, будто уже начался абордаж А дальше, южнее, вдоль всего того хаоса, в который превратилась линия баталии союзной эскадры, только дым, вспышки выстрелов, языки пламени, тучи черного дыма над пылающими кораблями, а с наветренной стороны еще пять-шесть британцев, последние из колонн, на всех парусах спешат, чтобы тоже ввязаться в схватку. Молодцы ребята, горько думает командир «Антильи». Ничего не скажешь – профессиональны и решительны. Они знают, что начальники поддержат их в случае победы и что уж как минимум не осудят того, кто подойдет к врагу и вступит с ним в бой. Там, у них, тех, кто заслужил награду, награждают. Гуар из бизнис[95], или как там это говорится на их языке. Для них война – это «бизнес». И вот они здесь, проклятые. Конечно, они пираты, жадные до золота, но они ставят превыше всего человека. Они скрупулезны, дисциплинированны и безжалостны, как машины, хоть и заботятся о плоти и крови, движущей их корабли. А мы, неразумные, мы, глупцы, полными пригоршнями сыплем золото в самые недостойные карманы, но выцарапываем каждую монетку у тех, кто трудится и страдает, и возводим забвение в ранг достоинства, и упорно стараемся делать все за счет пота и крови, которых никто никогда не оплачивает. Вот так. Дамы и господа, девочки и мальчики, военные без звания. Пусть кто-нибудь скажет мне, которая из двух систем действеннее и дешевле.

– Сделано, сеньор капитан, – объявляет штурман. – Курс на полдень, один румб к сирокко… Больше не вырулить.

– Мне хватит, Линарес.

Корабль, находящийся вне боя, и так далее. Приказ Вильнева по-прежнему стучит в голове де ла Рочи. Ветер немного свежеет, и этого хватает, чтобы паруса забрали и «Антилья» привелась еще чуть-чуть – как раз на румб с небольшим к осту, как он только что просил штурмана, – чтобы лечь на курс, сходящийся (с небольшим опережением) с курсом последнего англичанина, семидесятичетырехпушечного корабля, который идет на расстоянии ружейного выстрела в левый бейдевинд, форсируя парусами, чтобы поймать крепчающий ветер.

– Прекратить огонь до моей команды, – приказывает де ла Роча.