Вопрос о выборе муфтия был вопросом политическим и мог быть решен только партийным руководством страны.

В 1937 г. было сфабриковано дело о «заговоре руководителей ЦДУМ» и около тридцати человек подверглись аресту. Тарджеманова и других мусульманских религиозных деятелей обвинили в намерении закрыть ЦДУМ, чтобы спровоцировать недовольство советской властью среди верующих[442]. Иными словами, мусульманскому духовенству в светском (в рассматриваемый период – атеистическом) государстве инкриминировалась даже не попытка, а лишь постановка вопроса о прекращении деятельности религиозного объединения! Того самого ЦДУМ, ликвидировать и расколоть которое советские и партийные органы власти с помощью политической полиции пытались все 1920‐е гг. При этом особый цинизм обвинения состоял в том, что стремление руководства ЦДУМ объединить под своей юрисдикцией общины в Казахстане и других регионах рассматривалось как доказательство панисламистской деятельности мусульманского духовенства[443]. Москва таким образом посылала мусульманам сигнал, что заинтересована в существовании муфтията, но не активного, а в виде «спящей фирмы»[444]. Поэтому Расулев, который готов был сохранить ЦДУМ как декоративное учреждение под контролем властей, был практически идеальным кандидатом на должность муфтия[445].

В истории русского православия термин «сергианство» означает «готовность к неограниченным компромиссам с безбожной властью ради сохранения церковных структур»[446]. Идея сохранения церкви служила для митрополита Сергия и его сторонников оправданием компромисса с политическим режимом в стране. Те, кто не принимал декларацию 1927 г., главным тезисом которой была верность советской власти, немедленно подверглись репрессиям. Расулев не делал никаких прямолинейных заявлений, но его желание сохранить муфтият, пусть и как ширму, вполне отвечало интересам партийного руководства страны в середине 1930‐х гг.

Те, кто не принимал союза церкви с атеистическим государством, ушли в так называемую катакомбную церковь. Те, кто не разделял точку зрения Расулева, пополнили ряды неофициальных («бродячих»[447]) мулл или полностью прекратили религиозную деятельность. В годы Большого террора (1937–1938) репрессиям подверглись в том числе и лояльные советской власти служители культа[448]. Кульминационным в отношении мусульманских религиозных деятелей стало дело «Цепь Корана» (1940). Фигурантами по нему проходили служители культа и верующие из Казахстана, Средней Азии и РСФСР (всего 237 человек)[449]. Итогом этого дела стало то, что была репрессирована значительная часть мусульманских религиозных деятелей, уцелевших в годы Большого террора.

«Расулианство» же стало кредо ЦДУМ и других советских муфтиятов, учрежденных в середине 1940‐х гг.[450]

Религиозная «оттепель» середины 1940‐х гг

В 1943 г. в вероисповедной политике руководства Советского Союза произошли заметные изменения. Они проявились, в частности, в ослаблении репрессий против служителей культа и верующих[451], открытии церквей и молитвенных зданий признанных государством религиозных объединений[452]. Среди причин, повлиявших на изменение отношения партийных вождей, и прежде всего И. В. Сталина, к религиозной сфере, исследователи в первую очередь называют следующие: намерение продемонстрировать союзникам по антигитлеровской коалиции наличие свободы совести в СССР[453]; стремление создать в Москве Вселенский центр православия («Московский Ватикан»)[454]; патриотическую позицию, занятую служителями культа и верующими в годы Великой Отечественной войны[455], и т. д.

8 сентября 1943 г. в Москве начал работу Архиерейский собор Русской православной церкви, на котором патриархом Московским и всея Руси был избран митрополит Сергий (Страгородский). Для «осуществления связи между Правительством СССР и патриархом Московским и всея Руси по вопросам Русской православной церкви, требующим рассмотрения Правительства СССР» был учрежден специальный орган при Совете народных комиссаров СССР – Совет по делам Русской православной церкви (СДРПЦ)[456].

28 ноября 1943 г. вышло постановление СНК СССР «О порядке открытия церквей» с грифом «Не для печати», которое вносило некоторые изменения в процедуру открытия культовых зданий. Районные и городские Советы депутатов трудящихся должны были направлять заявления верующих об открытии церкви или молельни уполномоченному СДРПЦ в соответствующем регионе. При рассмотрении заявления принималось во внимание мнение религиозного центра (в случае с мусульманскими общинами – ЦДУМ и других появившихся в 1943–1944 гг. муфтиятов). Затем от уполномоченного заявление поступало в СНК областей, краев, союзных и автономных республик. В случае позитивного решения соответствующий документ отправлялся в Москву – в СДРПЦ или Совет по делам религиозных культов (СДРК), созданный в 1944 г.

В августе 1945 г. и январе 1946 г. Совет Народных Комиссаров СССР принял положения о «церковных организациях», в которых они наделялись некоторыми правами юридических лиц: им, в частности, разрешалось приобретать транспортные средства и недвижимость (кроме молитвенных зданий), открывать текущий счет в отделениях Госбанка и сберегательных кассах и др.[457]

Изменения в государственной вероисповедной политике затронули не только православных христиан, признававших Декларацию митрополита Сергия 1927 г., но и другие группы верующих в СССР, в частности мусульман. Летом 1943 г. группа религиозных деятелей из Узбекистана, среди которых был Эшон Бабахан (Бабаханов) (1858–1957), обсуждала с руководством республики инициативу об объединении мусульманских общин Средней Азии и Казахстана под эгидой единого духовного управления мусульман[458]. Кто был инициатором этой идеи, сказать сложно, но едва ли она была предложена без предварительного одобрения со стороны высших партийных чиновников Узбекистана.

В. А. Ахмадуллин выделяет следующие факторы, повлиявшие на изменение политики советского государства по отношению к мусульманам: 1) поддержка, оказанная последователями ислама правительству на начальном этапе войны (молебны за победу Красной Армии, сбор пожертвований, обращения мулл к верующим и др.)[459]; 2) необходимость считаться с требованиями союзников СССР по антигитлеровской коалиции по обеспечению свободы совести в стране; в) «политическая воля И. В. Сталина, сумевшего увидеть мощный положительный потенциал ислама и желавшего спасти страну»; г) «политика оккупантов, направленная на использование ислама против СССР»[460].

Не вступая в дискуссию с автором по поводу каждой из указанных позиций, можно согласиться с тем, что совокупность факторов, имевших как внутриполитический, так и внешнеполитический характер, повлияла на решение советского руководства институционализировать мусульманскую религию после жестоких гонений конца 1930‐х – начала 1940‐х гг.[461] Однако тема ислама все же продолжала оставаться периферийной в вероисповедной политике руководства страны во главе со Сталиным в середине 1940‐х гг. Основным игроком оставался Московский патриархат, которому отводилась важнейшая политическая задача – стать главной православной церковью в мире. Исламский фактор в международных отношениях пока не имел такого значения, какое он приобрел позднее, в 1950–1960‐е гг.

В результате смены вектора вероисповедной политики в СССР в 1943–1944 гг. ислам был институализирован подобно тому, как это произошло в 1788 г. В Советском Союзе был реанимирован фактически перешедший в «спящий» режим муфтият – ЦДУМ. Были учреждены три новых духовных управления мусульман, в юрисдикцию которых вошли общины на Северном Кавказе, в Средней Азии, Казахстане и Закавказье[462].

В мае 1944 г. был создан