– Шурави, – сказал я, чтобы разрядить обстановку.

– Не надо, Алик, – мягко сказал Рычев.

Я хотел объясниться, но понял, что так разрядить обстановку тем более не получится, поэтому вскинул руки вверх, немного поболтал ими и закинул за голову. Буду наблюдать.

Баранов, похоже, сам решил подхватить оброненный мною разрядник и многозначительно произнес:

– «Победа».

– А что, – оживился было Малов, начальник первого участка, но Валенчук отрезал:

– Тогда уж «Нисса» сразу.

– Почему «Нисса»?

Валенчук коротко объяснил Малову, да и всем, честно говоря, почему «Нисса». Я понял, что долго не выдержу, но решил еще потерпеть.

Баранов не сдавался:

– Тогда «Чайка». Традиционно зато.

– Ну Слав, – мягко сказал Рычев, явно подавляя подскочившего уже Валенчука, – у нас все-таки не лимузин. И потом, «Чайка» совсем затаскано – и телевизор такой был, и холодильник, стиральная машина, кажется, не говоря уж про нашу ресторацию. Совсем банальностей не хотелось бы.

Зря он банальность упомянул. Настал черед Федина. Он веско предложил:

– Давайте назовем «Богатырь».

– Красный. С двумя орехами, – высказался Сергей.

Всё. Больше не отмолчаться.

– Кто бы «против», я «за». Хорошее татарское слово, – безмятежно сказал я.

– Где татарское? – прогудел Федин, и я уже приготовился объяснить, как он что-то вспомнил и осекся.

А я объяснил:

– Да ладно, зато как раз преемственность. Вон «Жигули» – татарское название, и машина ничего

– Ничего?! – огнедышаще уточнил Кузнецов.

– Хорошей машина была, – подтвердил Валенчук. – Пока «Ладой»–«Самарой»–«ТАЗом»–«вазоном» не стала.

Против несомненного авторитета Кузнецов не попер.

– Ну, вам видней.

– Напраснá, – тихонько сказал Игорь.

Злопамятный какой юноша. Все не может мне простить обсуждения союзной топонимики или как там называется наименование улиц. Тогда тоже все метались между проспектами Мира и шоссе Энтузиастов, а я предложил последовать примеру села Тойгильды Муслюмовского района, в котором, на радость всем, родилась моя матушка. Она рассказывала, что в пору ее детства в селе, название которого, что характерно, переводится как «Праздник пришел», было две улицы. Первая называлась «Nik kildeñ» – «Чего пришел». Вторая, которая поперек шла, соответственно, – «Naprasna». С ударением на последнем слоге, как в татарском положено.

Вот тогда Игорь, ко всеобщему ликованию, и спросил, что такое по-татарски «Naprasna».

В итоге все согласились с неизбежностью туповатой лирики: «Весенняя», «Таежная», «Прибрежная», все такое. И на сей раз я креативить и не собирался. Но объясниться было необходимо.

– Да чего вы кипятитесь, – сказал я. – На самом деле все средства передвижения в русском языке названы тюркскими словами. Лошадь – тюркское, аргамак – само собой, собака – тоже.

– Олень, – ядовито уточнил Кузнецов.

– Олень – нерусское средство передвижения, – напомнил я.

– Телега? – заинтересовавшись, осведомился Валенчук.

– Телега – тюркское, на крайняк монгольское. Арба – и так понятно.

Кузнецов встал, сел, снова встал и ушел к окну, злобно бормоча под нос, что вот из-за вас на телегах и катаемся до сих пор.

Я снисходительно откликнулся:

– Да бери европейское качество, пожалуйста, – рыдван, через польский из немецкого пришло. Зашибись название. Или дрожки – тоже из Северной Европы слово. А если что-то посолиднее – пардон, без нас не обойтись.

– А почему так? – спросил Малов.

– Ну, русские, допустим, оседлый народ был. Сидел на печи тридцать три года, все такое. А татары вокруг шныряли – вот и научили. И слова с наукой вместе перешли.

– Русофоб, давить пора, – гадливо сообщил Шагалов с третьего.

Я пожал плечами.

– С учетом ареала распространения – «Mark II»,– подумав и сделав гранитное лицо, сказал Егоршев. – Очень традиционно.

На него не обратили внимания, но Леха, кажется, не очень обиделся.

Валенчук мелко погрыз верхнюю губу и расстался со следующим выстраданным блоком:

– Давайте не транспортное, ладно. Вот хорошее слово: «Хозяин».

– Тогда сразу – «Сам хозяин», а лучше – «Здоровый образ жизни», – донеслось от окна.

– Кто бы «против», я «за». Хорошее татарское слово, – сказал я, постепенно теряя безмятежность.

Валенчук ухмыльнулся, а Рычев спокойно спросил:

– Правда татарское?

Я важно кивнул.

– Чушь, – сказал Кузнецов и вернулся к столу.

– Риф, подтверди, – попросил я.

Хуснутдинов, директор АЭС, не переставая скалиться, рявкнул:

– Так точна! Хиса по-татарски.

Игорь неожиданно громко и размеренно сказал:

– Только как ни искал, лучше слова «товарищ» ничего не нашел я на этой земле.

Федин, вот уж от кого не ждал, как бы подтвердил:

– Наше слово гордое «товарищ» нам дороже всех красивых слов.

– Это значит, вы как бы предлагаете машину «Товарищем» назвать? – уточнил Баранов.

Бравин с Фединым синхронно кивнули и синхронно осеклись. Потому что я начал:

– Кто бы «против»... – но договорить не смог и захихикал – кажется, довольно гадко.

– Камалов, ты задолбал,– решительно сказал Кузнецов.

Я развел руками, не переставая хихикать, потом все-таки нашел в себе силы объяснить, что «товар» – это заимствование из тюркского, где «tawar» значило «стадо» или «имущество», причем альтернативное объяснение, согласно которому «товар» – это по-старославянски «стан воинов» и вообще «лагерь», основной версии совсем не противоречит.

– Маньяк, – с отвращением отметил Кузнецов.

– А если по месту производства? – несмело сказал Игорь.

– «Вахич»? – ехидно предположил Сергей.

– Нет, «хант», – ответил Бравин, и все посмотрели на меня.

Я нахмурился, откашлялся и заявил:

– Кто бы «против»...

Кузнецов взвыл, Рычев сказал:

– Не может быть.

– Считается, что они так себя назвали – «люди хана», когда присягнули нашему руководству.

– Чушь, – с отвращением сказал Кузнецов.

– Шучу, – признался я. – «Хантэ» по-ихнему «человек» просто. Но осадочек-то остается, а? Тем более что «человек» по-хантыйски все-таки «хум», а люди – «ях».