Москва, Лубянская площадь

– А-а, товарищ Никитина. Прошу, прошу, – Берия даже встал со своего места и вышел навстречу девушке.

Та вошла в кабинет строевым шагом, вытянулась перед Лаврентием Павловичем:

– Товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга![61]Сержант государственной безопасности Никитина по вашему приказанию явилась!

Берия чуть поморщился, пристально посмотрел на Надежду, и стекла его пенсне блеснули как-то недобро.

– Явилась, значит? «Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье…» А позволь-ка узнать, гений чистой красоты: вот это вот, – нарком взял со стола двумя пальцами исписанный лист бумаги, – вот это вот что такое?

Он поправил пенсне и прочитал:

– «Прошу отстранить меня от участия в контроле объекта Прима по личным мотивам». Что сие означает, чудное видение? – И, так как девушка молчала, продолжил уже с нажимом: – И что это за «личные мотивы» у сотрудника государственной безопасности, я вас спрашиваю?!

Надежда посмотрела на Берию. Глаза у нее были как у лани, затравленной волчьей стаей. Впервые увидев Новикова в спортивном зале, где тот гонял пограничников, она была заворожена хищной пластикой движений майора. А после, когда узнала, что Кирилл ещё и крупный учёный, разрабатывающий новое оружие для РККА, уже неровно дышала в его сторону. Окончательно же «поплыла» после вечера в ресторане, когда на её глазах он обыграл опытного разведчика.

– Товарищ нарком… товарищ Берия… – Она судорожно вздохнула. – Не могу я… люблю ведь его… вот… а тут… – Глаза Надежды предательски блеснули.

Лаврентий Павлович неожиданно шагнул вперед и погладил девушку по голове:

– Ох, глупенькая же ты… Ох, глупая… И как таких глупых, таких хороших в чекисты только берут? – Он ласково, по-отечески взъерошил ей волосы. – Доносить на любимого человека ты, разумеется, не можешь… Хоть тебе лично товарищ Сталин прикажи… А вот о том ты не подумала, дзивпасо,[62]что ты своими донесениями его еще и защищать станешь? Майор Новиков – человек скрытный и очень самостоятельный. Очень часто все сам сделать хочет. А вдруг не справится? А мы – его старшие товарищи – знать не будем и помочь ничем не сможем… А ты сразу – рапорт, «прошу отстранить», «личные мотивы».

Он вынул кипенно-белый платок и вытер им девушке слезы. Затем отстранился от нее и взял Надю за плечи:

– Все поняла?

Та часто-часто закивала.

– Вот и хорошо, вот и умница. Ступай теперь к своему Новикову и продолжай работать.

И когда за Надеждой закрылась дверь кабинета, вдруг хмыкнул, представив себе, как этот визит будет смотреться со стороны. Вошла красавица строевым шагом, а выскочила растрепанная и заплаканная. «Нино донесут – придется Кобе другого наркома себе искать…» Посмотрел еще раз на дверь, за которой скрылась красавица-сержант, и выплюнул только одно слово:

– Эшмако![63]

Москва, Подольская площадь

Изучая протоколы допросов, Новиков удивился тому, как легко были перевербованы англичанами сотрудники всесильного, казалось бы, НКВД. Нет, он был далек от того, чтобы верить в те бредни, которые появились в печати еще во времена перестройки и махровым цветом расцвели в девяностые, но все же, все же… И что особенно удивляло: все трое были самого что ни на есть подходящего происхождения! Уваков – из рабочих, Бессонов – тоже, а Трахтенберг – дочь профессионального местечкового нищего. Неужели они не видели, не понимали, что дал им Советский Союз, что так легко и недорого продали его британцам?

В голове невольно всплыли строчки протоколов допросов:

«Вопрос: Гражданка Трахтенберг, расскажите о первом контакте с агентом иностранной разведки.

Ответ: Как я уже говорила, в первый раз ко мне подошел сотрудник британской разведки Гастингс, хотя тогда я еще не знала, что он – шпион. Он сказал мне, что я очень ему понравилась, и предложил подарок – заграничные шелковые чулки. Я согласилась и тоже сказала, что он мне понравился, хотя это было неправдой… В другой раз он сказал мне, чтобы я телефонировала ему, если в ресторан придет кто-нибудь из тех, кого он мне назовет. В качестве оплаты он предложил мне тридцать червонцев в месяц и заграничные духи. И еще обещал подарить настоящее кружевное белье из Парижа.

Вопрос: Вы согласились, гражданка Трахтенберг?

Ответ: Да…»

«Вопрос: Гражданин Уваков, вы как сотрудник органов НКВД отдавали себе отчет в том, что предложение указанного вами сотрудника британской дипломатической миссии Гастингса является предложением совершить предательство Родины?

Ответ: Да, я сознавал, что это предложение стать шпионом. Но я рассчитывал, что всегда буду сам решать: передавать им данные сведения или нет. Ведь сообщение о посещении каким-нибудь командиром или сотрудником ресторана не может нанести серьезного ущерба Родине, правда? А тут такие деньги – девятьсот рублей!..»

Кирилл зябко передернул плечами: каково?! «Такие деньги!» А ведь это всего-то – оклад лейтенанта Красной Армии. Ну, костюм на них можно купить хороший, ну, пожрать от пуза… И все? Вот за это стать предателем?! В голове даже немного мутилось от ярости.

Кирилл скосил взгляд на часы и заторопился. Сегодня у него, можно сказать, дебют – выступление на радио. И лучше не опаздывать.

Девушки, одетые в форму, уже были внизу, и стоило дверце Л-1 захлопнуться, как тяжелая машина влилась в городской поток…

На радио Новикова встретили радушно, но несколько настороженно. Виной тому был звонок с таких вершин кремлёвского Олимпа, что специалисты радиокомитета просто терялись.

Кирилл, отказавшись от чая и коньяка, снял шинель и прошёл в студию, где уже стояла прислоненная к стене гитара.

– Начнём, товарищи?

Щелкнул динамик, и невидимый звукооператор произнёс:

– Да, мы готовы, товарищ майор госбезопасности.

Кирилл спел больше двух десятков песен, которые подходили к этому времени, и завершил выступление песней «Бьют свинцовые ливни».

Уже через пять минут после начала радийщики включили общую трансляцию, и ровный мощный баритон заполнил всё здание.

Первые слова, которые услышал Новиков, когда вышел из студии и стихли аплодисменты сотрудников радиокомитета, были:

– Нет, всё это решительно нужно перезаписать. Нужен оркестр, и непременно хор. В таком виде это в эфир давать нельзя. – Говоривший – мужчина лет пятидесяти в сером костюме – всё время хмурил редкие брови, протирал лысину клетчатым носовым платком и поправлял большие круглые очки.