Он сильно напился, такое уже редко бывало с ним.

Лена ушла, на ее месте совершенно незаметно для Ильина оказался какой-то человек, вроде бы даже знакомый.

Уезжаю, старик, сказал ему Игорь Петрович, и тут узнал: это действительно был знакомый, тот самый, с которым недавно они обедали, сплетник, но неплохой малый и неглупый.

Куда едешь, спросил знакомый, в командировку? Далеко? Если в Германию, то я тебя попрошу одну мелочь сделать, позвонишь там просто…

Нет, старик, не в Германию, перебил его Ильин, а вообще… уезжаю отсюда на хер, понял, все, пиздец.

Ты что же, и квартиру продал, спросила, тоже незаметно подсев, та самая подруга, которая всегда раздражала его своим жутким самомнением, звезда доморощенная, интересно, чего они с этим сплетником постоянно вместе, впрочем, хрена ли здесь интересного? Его и раньше не особенно интересовали чужие жизни, чужие отношения, со своими бы разобраться, а теперь ему и вообще ни до кого здесь нет дела, скоро все они исчезнут.

Зачем мне продавать квартиру, ее и без меня продадут, может, уже продали, вдруг совершенно ясно услышал Ильин свой ответ.

В Питере за такие деньги можно купить хорошую квартиру, сказала подруга всех и звезда всего, очень хорошую, а если ты и дачу продашь…

И дачу, сказал Ильин, и дачу.

А почему в Питер, спросил он, почему ты считаешь, что надо ехать в Питер?

Но подруга не ответила и стала разговаривать со знакомым о чем-то совершенно непонятном для Ильина.

Потом знакомый вдруг достал из кармана сложенный вчетверо листок (впоследствии этот листок оказался почему-то в сумке Ильина и таким образом уцелел для истории вообще и для этой в частности), развернул и прочел стихи:

ЦИТАТЫ ПО ПАМЯТИ

Красная роза – эмблема любви,

черная роза – эмблема печали.

Нас не любили, а только ебли,

мы не любили, но все же кончали.

Нет в жизни счастья. А создали нас

ведь для него – как курей для полета

и как питье с гордым именем «квас»

для истомленной души патриота.

Нет в жизни счастья. А что же в ней есть?

Подвигу место? Покою и воле?

Нас командиры имеют, как честь, —

хором под песню про русское поле.

Да, видно, так и не выучусь я

лишнего не выпивать за обедом

и пораженье притом от победы

не отличать для себя ни хуя.

Красная роза – эмблема любви,

черная роза – эмблема печали.

Нас наебали – а мы промолчали,

мы промолчали – а нас наебли.

Хорошие стихи, сказал знакомый, это Юрка написал по поводу твоего решения, он и сам в глубокой жопе, понимаешь, поэтому очень сочувствует, скажи, хорошие стихи, а?

А откуда Юрка про мое решение знает, спросил Ильин, и ужасная тревога охватила его, и он выпил еще, чтобы собраться с мыслями, откуда Юрка знает вообще про мою жизнь?

Ну, сказал знакомый, все уже знают, ты как думал, если ты с работы уволился, прощаешься со всеми, вот с нами пришел проститься, с Ленкой вот простился…

С какой Ленкой, спросил Ильин, тревога все усиливалась, откуда ты-то знаешь Лену?

Да все ее знают, старик, захохотал знакомый, мир же тесен, что ты удивляешься, ну простился и простился, а стихи классные, правда?

Правда, сказал Ильин.

Он стоял на улице, пытаясь в темноте рассмотреть ее название на угловом доме, но табличка была высоко и уплывала все выше, а без нее понять, где он находится, Игорь Петрович не мог, хотя чувствовал, что это недалеко от кафе, знакомый район. Наконец табличка спустилась, он прочел название и немного удивился – но тут же вспомнил, что, провожая знакомого и подругу, он с ними на такси забрался на жуткую окраину, они сюда приехали в гости к общему другу, но Игорь Петрович идти с ними категорически отказался, а как только они ушли, отпустил и такси, что касается Лены, то она ушла еще раньше… Шел мокрый снег, и, почувствовав холодную воду на темени, он сообразил, что плащ и сумку из кафе, слава богу, взял, а вот кепку или забыл, или в такси выронил. Тут метрах в тридцати

(второй удаленный автором из ноутбука, но сохранившийся таинственным образом фрагмент: зажглись фары, и он обрадовался – такси или не такси, значения не имеет, но сейчас его можно тормознуть и уехать.

Ильин шагнул навстречу огням, поднял руку, сумка начала сползать с плеча, он сделал движение, чтобы удержать ее, поскользнулся и, уже падая на мостовую, сообразил, что шофер его не видит за сплошным снежным туманом…

…Много будет народу, – подумал Ильин и усмехнулся этой суетной и неуместной мысли, вернее, ему показалось, что усмехнулся, потому что он не мог уже усмехаться раздавленным лицом, залитым кровью, снежной грязью и еще какой-то жидкостью, которая всегда заливает убитых и, возможно, это есть просто воды реки Стикс…

– конец второго варианта судьбы) вспыхнули желтые фары другого такси, Ильин нашел в сумке деньги – почему они лежали мятой кучей на дне сумки, а не в бумажнике, он не знал – и добрался домой, проспав всю дорогу.

Пил он и на следующий день, и на третий, а на четвертый ему, как и следовало ожидать, стало совсем плохо, приезжал врач с обычными в таких случаях средствами, и некоторое время Ильин, совершенно трезвый и потому не очень размышляя о поставленной цели, почти автоматически, занимался важными своими делами – точнее, сворачивал все дела.

Он заметил, что с тех пор, как перестал называться цифрой и принял свое настоящее имя, почему-то сделался груб и сильнее ругался матом. Это его не огорчило, но удивило – он не считал раньше такой язык истинно органичным для себя.

Между тем время шло, и он почувствовал некоторую дополнительную неловкость ситуации: безумное и шокирующее решение, если уж объявлено, должно бы выполняться сразу, а у него все затягивалось, возникали новые осложнения, и он никак не мог даже приблизительно, хотя бы для себя, назначить срок. Дни, казалось бы, совсем недавно наполнились новым содержанием – место службы с утра до вечера, обязательных встреч и редких коротких прогулок без цели заняли прогулки многочасовые, встречи все более случайные, а служба вообще исчезла и не вспоминалась, будто ее и не было никогда, растворилась… Но эта новизна почти сразу же стала однообразием. И по утрам Игорь Петрович с привычным раздражением и усталостью, как прежде о своей каторге обязательств, думал об уже почти наступившей свободе – собственно, свобода времени уже наступила, свобода обстоятельств действия тоже была практически достигнута, поскольку прервались все отношения и связи, осталось только совершить короткое путешествие до свободы места – но чувствовал он не свободу, а обреченность.