Olympic причалил в Шербуре вечером 9 сентября. На судно хлынули репортеры и фотографы. Засыпанный вопросами на французском языке, Чаплин произнес короткую импровизированную речь. Он сказал: «Это мой первый отпуск за много лет, и такой долгожданный отпуск можно провести только в одном месте, дома. Поэтому я направляюсь в Лондон. Я хочу пройти по улицам, увидеть все многочисленные изменения, снова почувствовать атмосферу старого доброго Лондона». Он возвращался к своим корням, к источнику своего вдохновения.

Чарльз Чаплин ехал на поезде из Саутгемптона в Лондон. Толпа, встречавшая его в порту, была меньше, чем он ожидал, и он страдал, по его же выражению, от привкуса разочарования. Тем не менее заголовок одной из газет гласил: «ВОЗВРАЩЕНИЕ КОМИКА – СОБЫТИЕ, КОТОРОЕ МОЖЕТ ПОСПОРИТЬ С ДНЕМ ОБЪЯВЛЕНИЯ ПЕРЕМИРИЯ». Так оно и оказалось.

На вокзале Ватерлоо его встречали тысячи лондонцев. Послышался крик: «Вот он!» Кинохроника тех дней показывает Чарли в окружении полицейских, репортеров и фотографов. Толпа хлынула ему навстречу. «Вот он!», «Он тут, вот он!!», «Это он!!!». В «Моем путешествии за границу» Чаплин вспоминал: «Я разволновался. Это превосходило все мои ожидания. Я втайне наслаждался». Когда он с трудом пробивался через толпу людей, которые приветствовали его и махали руками, со всех сторон раздавались крики: «Молодец, Чарли!», «Чарли! Чарли!», «Вот он!», «Удачи, Чарли!», «Храни тебя Бог, Чарли!». Это был стихийный всплеск энтузиазма жителей города, ошеломивший Чаплина.

Добравшись до выхода из вокзала, он услышал звон церковных колоколов и увидел мелькающие в воздухе носовые платки и шляпы. Его подхватили на руки и посадили в лимузин, на подножках которого с каждой стороны стояли три полисмена. Сохранилась фотография Чаплина, который стоит в окружении моря кепок, котелков, канотье и украшенных цветами шляпок. Он произнес перед собравшимися короткую речь, естественно встреченную бурными аплодисментами, и только после этого автомобиль смог проехать к отелю Ritz. Отель заперли, чтобы толпа не ворвалась в холл. Чаплина с трудом протолкнули внутрь и поспешно отвели в номер.

Толпа снаружи выкрикивала его имя, и Чарли пришлось подойти к окну, откуда он махал рукой и посылал воздушные поцелуи. Затем взял букет роз и стал бросать их, по одной, людям внизу. Тут к нему в номер вошел полицейский. «Пожалуйста, мистер Чаплин, – сказал он. – Это очень мило, но не нужно ничего бросать. Вы станете причиной несчастного случая. Возникнет давка, и они поубивают друг друга». Чаплин столкнулся с совершенно новым явлением – или, скорее, создал его. На похороны Дэна Лино и Мэри Ллойд приходили толпы людей, но слава, создаваемая кино – новым искусством, не знала себе равных. Ни один человек еще не удостаивался такого восхищения и поклонения, которые обрушились на Чаплина, и он не был к этому подготовлен. И Чарли справлялся, как мог, – всю оставшуюся жизнь.

Как бы то ни было, его тянуло на улицы Южного Лондона, где он когда-то играл и начал работать. Чарли под благовидным предлогом избавился от сопровождающих и выскользнул из отеля через черный ход. На улице он поймал такси и попросил водителя отвезти его в Кеннингтон. К счастью, шофер его не узнал. Проезжая мимо мюзик-холла Canterbury сразу за мостом на Вестминстер-бридж-роуд, Чаплин увидел картину, знакомую ему с детства. Слепой нищий просил подаяние у стены. Он почти не изменился с тех пор, как Чаплин видел его в последний раз. Старик был символом безжалостного Лондона, который никогда не меняется, и в то же время противовесом истерии, сопровождавшей приезд Чарли. И Чаплин снова почувствовал реальность этого города, который вдохновлял его искусство.

Затем машина углубилась в переулки Кеннингтона, которые теперь для него были «другим миром». Тем не менее Чарли что-то узнавал, словно во сне. Наверное, теперь все казалось ему меньше – такое изменение перспективы усиливалось пребыванием на казавшихся бескрайними просторах Америки. Чарли увидел каменное корыто рядом с пабом, в котором часто умывался. Потом проехал мимо парикмахерской, где работал мальчишкой – намыливал щеки клиентам. Чаплин решил выйти из такси и пройтись по переулкам и улицам района.

На Ламбет-уолк к нему подошла девушка и спросила: «Чарли, ты меня не узнаешь?» Девчонкой она была служанкой в одном из домов, где сдавались меблированные комнаты. Здесь когда-то жил Чаплин… Она так и осталась в этом районе и, по словам самого Чарли, продолжала сопротивляться всем трудностям. Вскоре за ним уже следовала толпа местных жителей. Правда, они держались на почтительном расстоянии… Чаплин слышал их шепот: «Это он. Точно он».

Чарли вовсе не нравилось, что столько людей шло за ним по пятам, и он подошел к полицейскому. «Будьте добры, – попросил Чаплин. – Я обнаружил, что мое инкогнито раскрыли. Я Чарли Чаплин. Вас не затруднит найти мне такси?»

«Все в порядке, Чарли, – ответил страж порядка. – Эти люди не причинят вам вреда. Это лучшие люди в мире. Я с ними уже пятнадцать лет».

Здешние обитатели не хотели мешать ему, но теперь, когда Чаплин был уже не один, они осмелели. «Привет, Чарли!», «Храни тебя Бог, Чарли!», «Удачи, парень!». Вне всяких сомнений, они гордились тем, что он выходец из их родного района. Потом Чаплин вспоминал: «Маленькие ребятишки окружили меня, чтобы рассмотреть со всех сторон». Полицейский остановил такси, и Чаплин сел в машину. На обратном пути к отелю Ritz автомобиль проехал мимо Кеннингтонского парка, куда мать однажды приводила его и Сидни… Тогда они жили в работном доме. Такси миновало Кеннингтонгейт, где он когда-то назначил свидание Хетти Келли. Чаплин загрустил, потому что, приехав в Англию, узнал о ее смерти. Он попросил водителя остановиться и вышел. Чарли заглянул в паб Horns, где в детстве наблюдал за артистами мюзик-холла. Теперь наблюдали за ним, пока он пил кружку имбирного пива.

«Это он. Говорю тебе, он!» – «Перестань! Что ему тут делать?» Машина повезла Чаплина по Кеннингтон-роуд, к мосту, и он увидел Кеннингтон-кросс, где когда-то услышал двух уличных музыкантов. «Жимолость и пчела». Для него это было особое место.

Через два или три дня Чарли вернулся в родной район вместе с друзьями, которые тоже жили в отеле Ritz. Он снова погрузился в воспоминания. Он словно пытался открыть источник своего бытия, своей личности. Он узнал продавца помидоров, которого впервые увидел лет двадцать назад – тот стоял на том же самом месте. Тогда Чарли слушал, как продавец расхваливает свой товар, но теперь он молчал.

Затем Чаплин повел друзей на Поунэлл-террас. Здесь его мать снимала комнату под крышей. В этой комнате у нее впервые случился приступ безумия, и отсюда ее увезли в психиатрическую лечебницу. Возможно, как уже отмечалось выше, именно эту комнату Чаплин воссоздал в виде чердака Бродяги в «Малыше». Миссис Рейнольдс, солдатская вдова, которая жила здесь теперь, очень удивилась, когда вечером раздался стук в дверь. Карлайл Робинсон назвал имя Чаплина, и женщина с опаской открыла. По словам Робинсона, он увидел маленькую комнатку, освещенную масляной лампой. Это было узкое и низкое помещение с наклонным потолком и темными углами. Сам Чаплин, похоже, очень смущался и не знал, что сказать. Чарли просто оглядел комнату, в которой, как он поведал друзьям, когда вышел на улицу, они с Сидом цеплялись за жизнь, вместе со своей матерью. Миссис Рейнольдс пригласила его заходить еще, однако Чаплин, естественно, не вернулся. Он все уже увидел.