— Слушайте, я пришла не для того, чтобы меня анализировали. Мне это не нужно. Жаль огорчать вас, доктор, но я абсолютно счастливый человек. У меня есть все, что я хочу. У меня есть любимый. Все идет как нельзя лучше, единственный минус — это язва.

Он кивнул и сделал пометку. Да что там у него за почеркушки, крестики-нолики, что ли? Как только время сеанса закончилось, Дена тут же ушла. Интересно, о чем она будет говорить с этой хладнокровной рыбиной целых два месяца? Как с ним вообще можно о чем-то разговаривать? Он же идиот, неандерталец.

Даже телевизор не смотрит, господи прости.

Тем временем в Спрингс

Элмвуд-Спрингс, штат Миссури

1974

Норма, Мак и тетя Элнер обедали в гостиной. Норма подала булочки.

— Бедняжка Тот, все утро потратила на этот пирог, и все пропало. Надо вам сказать, она ужасно невезучая.

Тетя Элнер сделала грустное лицо.

— Бедняжка Тот.

Норма сказала:

— Надо же было Синему Мальчику такое отчебучить. И как раз в тот день, когда у нее вышел такой восхитительный коричный пирог для праздничного ужина в церкви.

— Надо отдать ей должное, — сказала тетя Элнер, — коричные пироги удаются ей на славу.

— О да, что касается коричных пирогов, здесь Бедняжке Тот нет равных.

— Что за Синий Мальчик? — спросил Мак.

Норма сказала:

— Это тот, кто загубил ее пирог. Она сказала, что отошла за блюдом, чтобы переложить его, возвращается, глядь — батюшки, он весь в птичьих следах. Затоптал все напрочь.

Мак снова спросил:

— Что за Синий Мальчик?

— Ее дурацкий попугай.

Тетя Элнер сказала:

— Он не синий, скорее уж зеленый, если вы меня спросите. Ко всему прочему Бедняжка Тот, похоже, еще и дальтоник.

Норма задумалась.

— А по-моему, женщины дальтониками не бывают. По-моему, только мужчины… Мало того что Бедняжку Тот угораздило выйти замуж за пьяницу, так этой беды еще не хватало.

— Почему же она назвала его Синим Мальчиком, если он зеленый? — спросил Мак.

— Не знаю почему, вопрос не в этом. Вопрос в том, что он делал за пределами своей клетки? Она сказала, что ей пришлось его выбросить и начать все сызнова.

— Попугая?

— Нет, Мак, пирог.

Тетя Элнер сказала:

— Зачем уж так-то, от птичьих следов еще никто не умирал.

Норма посмотрела на нее с тревогой.

— Не знаю, как вы, но я бы нипочем не стала есть пирог, вдоль и поперек истоптанный заразной птицей. А вдруг она к тому же сделала на этот пирог свои дела? Ужас какой — чтобы все прихожане в одночасье слегли от неведомой птичьей болезни. И подумать только, на следующий же день с ней приключилась эта история с волосами. Она говорила, что когда Дарлин выпустила ее из сушилки и стала расчесывать, волосы вылезали целыми пригоршнями. Говорила, ей повезло, что вообще на голове хоть что-то осталось.

Тетя Элнер сказала:

— Птицы вовсю расхаживают у меня по столу, и ничего, не померла пока. По-моему, можно было просто стереть следы, и все.

— Так, напомните мне, пожалуйста, впредь не есть в одном доме. Короче, она говорила, что Дарлин вылила ей на голову слишком много перекиси и передержала вдобавок и еще что-то в этом роде. В прошлом году, если память мне не изменяет, она сотворила то же самое с племянницей Вербены.

— Одного не понимаю, почему вы продолжаете к ней ходить, — сказал Мак.

— Мак, а ты не думал, каково ей одной растить четверых? А все благодаря твоему милому дружку, который просто взял и дал деру, исчез в голубой дали с этой зубной медсестричкой, а ее оставил на мели с четырьмя крошками.

— Моему милому дружку? Норма, я всего-навсего пару раз сыграл с этим парнем в боулинг. Ему было двадцать лет. Я даже не помню, как он выглядел.

— Я скажу тебе, как он выглядел. Как преступник, вот как, сплошь в татуировках. И круглые глазки-горошины. Как ты умудрился связаться с такой темной личностью — выше моего понимания. Или тебе неважно, с кем шары гонять?

— А я не могу понять, как тебе удается с разговора о волосах перескочить на мой боулинг?

Тетя Элнер, которая по случайному совпадению как раз подкладывала себе очередную порцию горошка, сказала:

— Эти дети получили в наследство папочкины глаза-горошины.

Норма согласилась:

— Да, но старший неплохой парнишка. — Она обернулась к мужу: — И вообще, Мак, что ты ей предлагаешь, не работать? И пусть дети с голоду помирают?

— Нет, конечно, зачем же помирать. Просто вы, по-моему, без конца жалуетесь, какой она дрянной парикмахер. Разве нельзя подыскать другую работу, в которой она бы хоть немного соображала? Официантки, например, или что-нибудь в этом роде?

Тетя Элнер возразила:

— Ей ума не хватит работать официанткой, дай ей бог здоровья.

— И каким же умом надо обладать, чтобы работать официанткой?

Норма сказала:

— Официантка должна как минимум уметь писать, чтобы заказы записывать. Она говорит, что это единственная работа в городе, где не требуется знать грамоту. Признаюсь, я читала каждую этикетку на ее банках-склянках, прежде чем она польет мне этим голову.

Тетя Элнер все грустила.

— Бедняжка Тот… у нее и без того были реденькие волосы. Такие же, как у ее матери, прямо насквозь просвечивали.

Норма сказала:

— Я где-то читала, что девяносто девять процентов преступников делают себе татуировки. А ты этого не знал, Мак?

— Нет.

— Так вот знай теперь. Покажи мне татуировку — и я покажу тебе преступника.

— Непременно скажу об этом преподобному Докриллу. У него тоже есть татуировка.

Норма изумилась:

— У пресвитерианского священника?

— Ага.

— Не может быть! И где же?

— На руке.

— И что там написано?

— Не помню.

— Все ты выдумываешь. Нет у него никакой татуировки.

— Есть. А у нас еще есть масло?

Норма поднялась и сходила на кухню.

— Мак Уоррен, все ты врешь. Нарочно выдумываешь, чтобы меня подразнить.

Мак засмеялся и посмотрел на тетю Элнер.

— Нет, не выдумываю. Есть у него татуировка.

— И когда же ты ее видел? — спросила Норма.

— Прошлым летом, когда мы новую пожарку строили. Он снимал рубашку.