Говорил про Котова, который тоже врун, но по-другому. Котов врет не по своей наивности, а, наоборот, из вредности. Его вранье похоже на расстановку капканов – хороший капкан и через полгода сработает. Котов будет жить в своей Москве, а заложенные им мины ждут своего назначенного часа, его вранье может сработать потом, через годы уже.

Говорил про то, что пора опуститься… То есть про то, что пора опуститься с небес на землю, я не успел сказать.

– Тихо!

Глаза у Дюшки округлились, как в кино, он толкнул меня в плечо, и мы прижались к толстой сосне.

– Что?

– Они!

– Кто?

– Бачурин! – зловещим шепотом ответил Дюшка.

Я быстро выглянул из-за дерева. Мне представлялось, что известный рецидивист Бачурин выглядит так: здоровенный мужик в ватнике даже летом, бритый наголо, со зверским выражением лица, с синими наколками на руках. В сапогах, за голенищем обязательно финарь.

А нет.

Показался еще один мужик, теперь двое их было.

– А это Осокин, его дружок, – объяснил Дюшка. – Они вместе магазин грабили. Но сидели, кажется, в разных местах…

И Осокин и Бачурин выглядели совсем не так, как мне думалось. Они были похожи… Я не сразу понял, на кого, а Дюшка вот сразу. У него мозг быстрее работает.

– Они же как самураи, – прошептал он. – Из позавчерашнего фильма. Бачурин – Кикутиё, а Осокин как Кюдзо!

Точно. Как самураи, теперь и я увидел. Самураи. Одежда нарезана полосами и издали напоминала обтрепанные самурайские халаты. Босиком. Это по лесу-то босиком! По сучьям и шишкам голыми пятками.

Но самое смешное заключалось вовсе не в одежде, а в прическах. И Бачурин и Осокин были необратимо обриты. Но не полностью, а на старинный японский манер – когда посередине, от лба до затылка, выбрито, а по краям головы оставлены дурацкие пучки. Вид одновременно грозный и нелепый.

– Самураи, – сказал я.

– Точно, самураи, – подтвердил Дюшка. – Смотри, они как пришибленные.

Бачурин и Осокин выглядели глупо до невозможности. Если бы я не знал, что это самые главные в городе уркаганы, никогда на них бы не подумал. Они были похожи на клоунов. И двигались как-то странно, бродили между деревьями, как настоящие лунатики, одурело улыбаясь.

– Кто это их так? – спросил Дюшка.

Просто так спросил. А я бы и не спрашивал. И так понятно.

– Смешно, – хихикнул Дюшка. – Представь, как они в таком виде в городе появятся?

Я представил. Как бритый под самурая Бачурин входит в пивбар на берегу реки и тамошние пьяницы дружно выскакивают в окна. Или как они в таком вот виде идут по улице Советской, а прохожие шарахаются по сторонам, а стая собак, живущая во дворе десятого магазина, с пониманием следует по пятам.

– Обоих в дурдом отправят, – ухмыльнулся Дюшка. – В Никольское. Будут коробки клеить.

Я подобрал шишку, прицелился, кинул, попал Бачурину в лоб. Бачурин шишки и не заметил, так и продолжал брести.

– Ничего не соображают, – показал пальцем Дюшка. – Совсем деревянные.

– И что делать будем? – спросил я.

– А ничего не будем, – ответил Дюшка. – Пусть дальше бродят. Сами виноваты.

Это точно, с этим я вполне согласен, такие, как Бачурин, виноваты. Теперь им долго придется дома сидеть, пока волосы отрастут. Или состричь все, что по краям осталось, а потом уже опять отращиваться.

Мы оставили Бачурина и Осокина бродить по лесу, пусть хоть до потопа тут бродят, правильно Дюшка говорит, без них лучше в мире станет, сами пошли дальше.

Перед берегом Анны Дюшка остановился и стал разворачивать букет, освобождать розы от газетной бумаги. Еще несколько лепестков отвалилось, Дюшка снова их собрал в карман. Но пахнуть розы слабее не стали.

Ну да. У меня ведь тоже двадцать четыре рубля есть, но я на мопед коплю. Зря я ему помог, если бы я не помог, шиш бы ему, а не розы, а я на мопед собираю…

Я нащупал в кармане своего бумажного журавлика.

На поляне ничего не изменилось, она точно застыла во времени: палатка, пень, костер углями потрескивает. Марк возле костра с половником, Анна на пне, смотрит на реку, в куртке.

– Привет! – сказал громко Дюшка.

Анна помахала рукой, Марк помахал поварешкой.

Мы подошли.

Дюшка покраснел, потом все-таки решился, достал из-за спины розы, протянул Анне.

– Это тебе, – сказал Дюшка. – Цветы. Ты хотела розы посмотреть, вот я нашел.

– Розы?

– Розы.

Анна взяла розы. Думал, это как-то иначе произойдет, романтичнее и торжественнее, все-таки мы из-за этих роз вчера все наизнанку выкрутились, а оказалось по-другому. Обыденно.

– Там в лесу уголовники бродят, – я указал пальцем. – Странные какие-то… Чумные. Они к вам не приходили?

Марк рассмеялся.

– Мы никого не видели. – Анна пыталась быть серьезной.

Но я видел, что ей тоже смешно. Нет, Бачурин и Осокин выглядели, конечно, зверски, но…

Я смял в кармане бумагу.

– Да, мы никого не видели, – повторила Анна и понюхала розы. – У нас все спокойно.

– Они же уголовники…

Марк рассмеялся громче.

– У – головники, – сказал он и тут же повторил. – Головники – У. Нечестивые псы.

Ага, действительно «Семь самураев».

– А что у них… с головой? – спросил Дюшка.

– У кого? – вроде как не понял Марк.

– Да не у кого, – вмешался я. – Это Дюшка просто болтает, на него чага упала, когда мы мимо шли.

– На меня не падала чага… – попытался возразить Дюшка.

– Это на меня чага упала, – тут же сказал Марк. – А Анька ее слайсами нарубила и в чай. А я кашу сделал с салом. Давайте есть. Каша с салом – это еда.

Каша с салом называется кулеш, вспомнил я. У нас никто не готовит, но однажды я пробовал его в гостях.

У Марка было вкуснее. У него вообще, кажется, имелся кулинарный талант. Настоящий кулинарный талант. Когда вкусноту можно сделать из любых простых вещей. Сало, лук, пшено, помидоры. Я съел две тарелки. И съел бы третью, но Дюшка и Марк уже подобрали весь котелок и даже стенки хлебом вычистили. Обожрались и отвалились, только от комаров отмахивались.

А Анна не ела. Она сидела на пне, держала в руках розы. Сидела себе и розы в руках держала.

– А я там гробницу раскопал, – сообщил Марк лениво. – На высоком. Рядом тут.

– Что за гробницу? – не понял я.

– Ага, гробницу, – Марк облизал ложку. – Там сосну повалило, а из-под корня черепки. Я копать стал и ножик выкопал. Древний нож. Им убивали оленей.