Тем не менее миссис Гилберт тактично изобразила удивление, заявив, что новость ее бесконечно обрадовала, что, впрочем, действительно не вызывало сомнений. А вместе с ней радовались герани, цветущие в прикрепленных к подоконнику ящиках, и таксисты, в автомобилях которых романтичные влюбленные искали уединения, и — вот странное дело! — даже внушительные счета, на которых они царапали «ты знаешь, что я тоже» и передавали друг другу.

Однако в промежутках между поцелуями Энтони и его ненаглядная золотоволосая девушка постоянно ссорились.

— Подожди, Глория, — нетерпеливо начинал Энтони, — позволь мне объяснить!

— Ничего не объясняй, просто поцелуй меня.

— Нет, так нельзя. Если я задел твои чувства, необходимо это выяснить. Мне не нравится твой подход «поцелуй меня — и все забыто».

— Но я не хочу спорить. Разве не чудесно, что мы целуемся и забываем все плохое? А вот когда не сможем, тогда и наступит время споров.

Однажды незначительная размолвка приняла такой угрожающий оборот, что Энтони, вскочив с места, стал в гневе натягивать пальто. Казалось, еще мгновение, и повторится знакомая февральская сцена, но, зная, какую глубокую привязанность питает теперь к нему Глория, Энтони сумел унять гордыню. И вот уже Глория рыдает в его объятиях, а прелестное личико делается несчастным и жалким, как у испуганной девочки.

Постепенно они, сами того не желая, открывали друг друга с помощью непреднамеренных поступков и уловок, неприязней и предубеждений, а также намеков на прошлое, которые делались без всякого умысла. Из-за неуемной гордости Глория не умела ревновать, а поскольку Энтони был в высшей степени ревнив, эта черта характера уязвляла его самолюбие. Он рассказывал девушке о наиболее сокровенных моментах в своей жизни, желая зажечь хоть искру ревности, но все старания оказались тщетными. Теперь Энтони принадлежит ей, а о давно ушедших в забвение годах она не желает знать.

— Ах, Энтони, — говорила Глория, — всякий раз, обижая тебя, я потом страшно переживаю. Отдала бы правую руку на отсечение, лишь бы избавить тебя от боли.

В такие моменты ее глаза наполнялись слезами, и Глория не чувствовала обмана в своих словах. Однако Энтони знал, что бывают дни, когда они намеренно задевают друг друга, получая едва ли не удовольствие от обмена колкостями. Глория не переставала его озадачивать: обворожительно родная и понятная, отчаянно стремящаяся к неизведанной предельной близости, она вдруг умолкала и обдавала холодом, ее уже не трогали слова любви, да и вообще все, что говорил Энтони. Потом он часто находил причину зловещей замкнутости в физическом недомогании, на которое, впрочем, Глория никогда не жаловалась, пока оно не заканчивалось, или в своей небрежности и самонадеянности. А иногда случалось, что Глории просто пришлось не по вкусу одно из блюд за ужином. Но и тогда средства, с помощью которых она окружала себя непреодолимым пустым пространством, оставались для Энтони загадкой, скрытой где-то в глубинах ее двадцатидвухлетней жизни, наполненной несгибаемой гордыней.

— Почему тебе нравится Мюриэл? — поинтересовался однажды Энтони.

— И вовсе не нравится.

— Тогда зачем ты повсюду таскаешь ее за собой?

— Нужно же с кем-то выходить в свет. С такими девушками легко, они верят каждому моему слову. Но мне больше по душе Рейчел. Такая изящная, чистенькая, как глянцевая картинка. А тебе она как? В Канзас-Сити у меня были подруги, еще в школе. И все случайные, так, девочки, оказавшиеся рядом только потому, что мальчишки куда-то пригласили нас вместе. А когда поводов для встреч не стало, они меня больше не интересовали. Теперь почти все вышли замуж. Да какое это имеет значение? Просто люди, случайно встретившиеся на пути.

— Тебе больше нравятся мужчины, верно?

— О, гораздо больше. У меня мужской склад ума.

— Склад ума у нас с тобой одинаковый и вряд ли имеет отношение к определенному полу.

Впоследствии Глория рассказала, как завязалась ее дружба с Блокмэном. Однажды Глория и Рейчел случайно встретили в ресторане «Делмонико» мистера Гилберта и Блокмэна. Мужчины обедали. Подстегиваемая любопытством Глория решила к ним присоединиться, и трапезу продолжили уже вчетвером. Блокмэн произвел весьма благоприятное впечатление и стал отдушиной после общения с более молодыми поклонниками. Он довольствовался малым, развлекал Глорию и смеялся сам, независимо от того, понимал ли смысл ее острот или нет. Несмотря на открытое неодобрение со стороны родителей, девушка стала встречаться с Блокмэном, а через месяц он сделал ей предложение, обещая осыпать всеми благами, начиная виллой в Италии и кончая блистательной карьерой на экране. Глория рассмеялась ему в лицо — и он тоже рассмеялся в ответ.

Но от своих намерений не отказался и к моменту появления на сцене Энтони сумел закрепить успех. Девушка испытывала к нему теплые чувства и все же не переставала награждать незаслуженно обидными прозвищами, понимая, что, фигурально выражаясь, Блокмэн терпеливо бредет рядом, пока она движется по узкой кромке, но готов в любую минуту схватить в случае падения.

Накануне объявления о помолвке Глория сообщила Блокмэну. Для него это стало тяжелым ударом. Девушка не просветила Энтони относительно подробностей, но намекнула, что Блокмэн не преминул затеять ссору. Энтони представил их разговор, закончившийся на повышенных тонах. Глория, холодная и невозмутимая, устроилась в уголке дивана, а Джозеф Блокмэн, один из первых людей на студии «Филмз пар экселенс», мечется по ковру с низко опущенной головой и сердито сощуренными глазами. Глории было жаль Блокмэна, но она рассудила, что лучше не показывать своих чувств. Напоследок, в порыве доброты, она попыталась внушить к себе ненависть. Однако Энтони, отлично зная, что главной притягательной силой Глории является безразличие, понимал всю тщетность этой попытки. Он часто, правда, мимоходом, вспоминал о Блокмэне, но в конце концов окончательно выбросил его из головы.

Однажды они нашли места на залитой солнечным светом верхней площадке автобуса и долгие часы ехали от таявшей вдали Вашингтон-сквер вдоль грязной реки. Потом, когда блуждающие лучи нашли пристанище на западных улицах, выплыли на распухшую от транспорта, погружающуюся в сумерки Пятую авеню с угрожающе жужжащими, словно пчелиные ульи, универмагами. Движение становилось все более интенсивным и вскоре окончательно застряло в хаотично образовавшейся пробке. Автобусы по четыре в ряд возвышались гигантскими платформами над толпой в ожидании свистка регулировщика.

— Восхитительно! — воскликнула Глория. — Только посмотри!

Впереди маячил припорошенный мукой фургон мельника, запряженный двумя лошадьми, черной и белой масти, которыми управлял напудренный клоун.

— Какая жалость! — воскликнула Глория. — Вот если бы обе лошади были белыми. Как чудесно смотрелись бы они в сумерках. Я так счастлива, что именно сейчас нахожусь в этом городе.

Энтони с сомнением покачал головой.

— А мне город кажется дешевым фигляром. Все время пыжится, стараясь соответствовать впечатляющей светскости, которую приписывают жизни больших городов. Из кожи вон лезет, изображая эдакий романтичный столичный лоск.