Эффинг замолчал на секунду, чтобы перевести дух, потом, словно бы выходя из транса, впервые повернул ко мне лицо:

— Что ты скажешь, молодой человек?

— Было бы неплохо знать, кто такой был этот Ральф, — осторожно ответил я.

— Блейклок, — прошипел Эффинг, будто с трудом сдерживая эмоции. — Ральф Элберт Блейклок.

— Боюсь, я о нем никогда не слышал.

— Ты что, вообще ничего не знаешь о живописи? А вроде бы университет закончил, должен, по идее, быть образованным. Чему вас там вообще к черту учат, в этом вашем дурацком заведении, мистер прилежная задница?

— Не очень-то многому. Во всяком случае, о Блейклоке ничего не говорили.

— Так не пойдет. Не могу же я разговаривать с таким невежей, как ты.

Не было смысла оправдываться, так что я прикусил язык и стал ждать. Долгое время стояла тишина — две-три минуты, которые кажутся тебе вечностью, когда ты ждешь своего приговора. Эффинг уронил голову на грудь, будто устал терпеть мою тупость и решил подремать. Когда он снова поднял голову, я был абсолютно готов к тому, что сейчас меня уволят. Если бы к тому времени старик уже не привязался ко мне, он, безусловно, так бы и поступил.

— Ступай на кухню, — сказал он наконец, — и попроси у миссис Юм денег на метро. Далее, надень пальто, перчатки и выйди из квартиры. Спустись вниз на лифте, выйди на улицу и иди к ближайшей станции метро. Как дойдешь, отправляйся к кассе и купи два жетона. Один положи в карман. Другой опусти в турникет, спустись вниз и садись в поезд, идущий в южном направлении, номер один до Семьдесят второй улицы. Там выйдешь, перейдешь через платформу и жди экспресс в сторону центра, номер два или три, любой из них. Когда двери откроются, зайди и найди себе место. Час пик уже прошел, так что проблем, видимо, не будет. Садись и не говори никому ни слова. Это очень важно. С того момента, как выйдешь из дому, и до тех пор, пока не вернешься, не произноси ни слова. Я так хочу. Ни единого звука или писка. Притворяйся глухонемым, если кто будет пытаться с тобой заговорить. Когда будешь покупать жетоны, просто подними два пальца, чтобы показать, сколько тебе надо. Как сядешь в поезд, так и сиди на этом месте, пока не доедешь до станции Гренд Арми Плаза в Бруклине. На поездку у тебя уйдет минут тридцать-сорок. Все это время желательно сидеть с закрытыми глазами. Размышляй как можно меньше — вообще ни о чем не думай, если сможешь, — ну, а если это для тебя слишком трудно, тогда думай о своих глазах и необыкновенной возможности видеть мир. Представь, что бы было, если бы ты не мог его видеть. Представь, как ты смотришь на что-нибудь при всех возможных источниках света, которые делают этот мир видимым для нас: при свете солнца, луны, электрической лампы, свечи, при неоновом свете. Пусть это будет какой-нибудь простой предмет. Камень, например, или полено. Думай хорошенько о том, как внешний вид этого предмета меняется при разном освещении. Больше ни о чем не думай, если уж не сможешь не думать совсем. Когда поезд прибудет на Грэнд Арми Плаза, снова открой глаза. Выйди из вагона и поднимись наверх. Оттуда пойдешь к Бруклинскому музею. Он находится на Истерн Парквэй, в пяти минутах ходьбы от метро, не больше. Не спрашивай дорогу. Даже если ты заблудишься, я не хочу, чтобы ты с кем-либо заговаривал. Найдешь в конце концов, это несложно. Музей — большое каменное здание, построенное компанией «МакКим, Мид энд Уайт», той же, что построила университет, который ты только что закончил. Так что стиль архитектуры ты наверняка узнаешь. Стэнфорда Уайта, между прочим, застрелил один тип по имени Генри Toy на крыше Мэдисон-Сквер-Гардена. Это было в тысяча девятьсот каком-то году, где-то в самом начале века, а все потому, что Уайт вел себя непозволительно с миссис Toy. Тогда об этом только и говорили, но ты не забивай себе этим голову. Просто сосредоточься и найди музей. Когда найдешь, поднимись по лестнице, зайди в холл, заплати за вход человеку, сидящему за столом. Не знаю, сколько надо платить, но не больше доллара-двух. Деньги возьми у миссис Юм, когда будешь просить на метро. Помни: разговаривать нельзя. Все должно пройти в молчании. Отыщи этаж, где экспонируется вся коллекция американской живописи, и иди туда. Постарайся ничего пристально не рассматривать.

Во втором или третьем зале ты увидишь картину Блейклока «Лунный свет» на одной из стен, и вот тут остановись. Смотри на картину. Смотри на нее не меньше часа, не обращая внимания больше ни на что. Сосредоточься. Смотри на картину с разного расстояния: с десяти футов, с двух футов, с одного дюйма. Рассматривай ее с точки зрения композиции, изучай детали. Ничего не записывай. Проверь, смог ли ты запомнить все особенности картины, изучи точное расположение человеческих фигур, объектов природы, цвета на каждом месте полотна. Закрой глаза и проверь себя. Снова открой глаза. Подумай, не начал ли ты проникать в замысел художника, который этот пейзаж написал. Представь, что ты — Блейклок и сам пишешь картину. Где-то через час сделай небольшой перерыв. Походи по залам, если захочешь, посмотри на другие произведения. Потом вернись к Блейклоку. Постой перед картиной еще пятнадцать минут, погружаясь в нее так, словно во всем мире больше ничего не существует. Потом уходи. Пройди обратно к выходу, на улицу и иди к метро. Поезжай на экспрессе обратно на Манхэттен, пересядь на местную линию на Семьдесят второй улице и возвращайся домой. Когда будешь сидеть в метро, веди себя так же, как по дороге к музею: глаз не открывай, ничего никому не говори. Думай о картине. Постарайся мысленно увидеть ее. Постарайся вспомнить ее всю и думать о ней как можно дольше. Понятно?

— По-моему, да, — ответил я. — Что-нибудь еще?

— Ничего. Просто запомни: если сделаешь хоть что-нибудь не так, больше я не буду с тобой разговаривать.

В поезде я сидел с закрытыми глазами, но не думать ни о чем мне было трудно. Я старался сосредоточить мысль и представить себе камень, но это оказалось труднее, чем я предполагал. Вокруг меня слишком много шумели, слишком много людей разговаривали и толкали меня. Тогда в поездах еще не объявляли станции по радио, и мне приходилось держать в уме, сколько станций мы уже проехали, — и загибать пальцы, чтобы их отмечать: одну проехали — семнадцать осталось, две проехали — шестнадцать осталось. Я начал волей-неволей вслушиваться в разговор сидевших рядом. Их голоса раздражали меня, а я ничего не мог поделать, чтобы от них избавиться. Всякий раз, услышав новый голос, я хотел открыть глаза, чтобы посмотреть, как выглядит его обладатель, — соблазн, почти непреодолимый. Как только слышишь чью-то речь, в уме у тебя выстраивается мысленный образ говорящего. За доли секунды получаешь всевозможную информацию: пол, приблизительный возраст, общественное положение, место рождения, даже цвет кожи. Если ты зрячий, тебе, естественно, хочется открыть глаза и посмотреть, насколько близок мысленный образ к действительному. Чаще образы во многом совпадают, но случаются и грубейшие ошибки, когда ты допускаешь чудовищные ляпы: преподавателей высшей школы по разговору принимаешь за грузчиков, пожилых женщин — за маленьких девочек, белых — за чернокожих. В поезде, мчавшемся сквозь темноту, я не мог отделаться от этих мыслей. Я не разрешал себе открывать глаза и уже почувствовал непреодолимое и все усиливающееся желание хоть на минутку взглянуть на мир. И вдруг понял: я думаю о том, что значит быть незрячим, — а это как раз то, чего добивался Эффинг. Я несколько минут обкатывал эту мысль. Потом меня внезапно охватил страх — ведь я перестал следить, сколько остановок уже позади. Если бы я не услышал, как одна женщина спросила кого-то, не следующая ли Грэнд Арми Плаза, то так бы и проехал до конца Бруклина.