осуществляет возвращение не только к природе, к физике, но и к метафизике. Мы заставляем дигитальные файлы обрести видимость, кликая на их имена, подобно тому как в былые времена вызывали духов, произнося их имена. Тот, кто это делал, не только заставлял этих духов – добрых или злых, божественных или демонических – стать видимыми для него, но и сам становился видимым для них. То же самое происходит сегодня, когда мы используем интернет и вызываем невидимые данные: мы при этом также становимся видимыми для вызываемых нами духов, давая им возможность следить за нами. Дигитальная эпоха – это в первую очередь эпоха дигитального контроля в реальном времени. Любая визуализация дигитальных данных, любое создание дигитальной копии изображения является одновременно созданием нашего собственного изображения, актом самовизуализации. Создавая дигитальную копию, я создаю копию самого себя и предлагаю ее взору невидимого зрителя, скрытого за экраном моего персонального компьютера. И в этом заключается принципиальная разница между механической и дигитальной репродукцией. Механическая репродукция также допускала определенный контроль над своим персональным использованием. Но этот контроль был статистическим: можно было отследить количество проданных копий того или иного товара и, соответственно, поведение тех или иных целевых групп. Наблюдателем здесь выступал рынок. Но в качестве наблюдателя рынок остается слишком неопределенным – среди прочего как раз из-за трудности в различении оригинала и копии, а также разных копий одного оригинала.

Сегодня мы возвращаемся не только в сферу природы или фюзиса, но и в сферу метафизики. В сущности, мы близки к средневековому состоянию тотального божественного контроля. Вместо природы и теологии у нас есть интернет и теория заговора. Как писал Ницше, «смерть Бога» лишила нас зрителя наших душ и в итоге – самой души. После Ницше и на протяжении всей эпохи механического репродуцирования мы не раз слышали об этой смерти субъекта. Мы слышали от Хайдеггера, что «говорит язык» (die Sprache spricht), а не человек, этот язык использующий. Мы слышали от Маклюэна, что сообщение медиума подрывает, разрушает и искажает любое передаваемое через него индивидуальное сообщение. Позднее дерридианская деконструкция и делёзовские машины желания избавили нас от последних иллюзий относительно возможности стабилизировать индивидуальное сообщение. Современная теория медиа объявляет власть над коммуникацией субъективной иллюзией. Эта неспособность субъекта сформулировать, стабилизировать и передать сообщение посредством медиума часто характеризуется как смерть субъекта. Однако теперь у нас есть еще более универсальный зритель, ведь наши виртуальные, или дигитальные, души могут отслеживаться в индивидуальном порядке. Эти виртуальные души суть дигитальные репродукции нашего офлайн-поведения – репродукции, лишь отчасти поддающиеся контролю с нашей стороны. Опыт нашего времени определяется не столько явленностью вещей нам как наблюдателям, сколько явленностью наших виртуальных душ взору невидимого зрителя.

10. Google: слова по ту сторону грамматики

Человеческую жизнь можно описать как продолжительный диалог с миром. Мы задаем миру вопросы – а мир задает вопросы нам. Ход этого диалога зависит от того, как мы определяем легитимность вопросов, адресуемых нами миру или миром нам, а также релевантность ответов на них. Если я верю, что мир сотворен Богом, то вопросы, которые я задаю (а также ожидаемые мною ответы), будут отличаться от тех вопросов, которые я задавал бы, рассматривая мир как «эмпирическую реальность», сформировавшуюся в силу естественной закономерности. И если я полагаю, что главное в человеке – его разум, то мой диалог будет протекать иначе, чем если бы я считал, что главное в нем – инстинкт. Следовательно, наш диалог с миром всегда базируется на определенных философских предпосылках, определяющих его медиум и риторическую форму.

В наши дни этот диалог ведется преимущественно посредством интернета. Если мы хотим задать миру вопрос, мы выступаем в качестве пользователей, а если мы собираемся дать ответ на вопрос, заданный нам миром, мы становимся контент-провайдерами. В обоих случаях наши действия определяются специфическими правилами и методами, с помощью которых можно ставить вопросы и давать ответы в рамках глобальной сети. В настоящее время эти правила и методы в основном диктуются поисковой системой Google. Она сегодня играет роль, традиционно выполнявшуюся философией и религией. Это первая известная философская машина, которая регулирует наш диалог с миром путем замены «смутных» философских и религиозных предпосылок строго формализованными и универсально применимыми правилами доступа к информации. Вот почему современной философии так важно проанализировать режим функционирования Google и в особенности – философские предпосылки, лежащие в основе его структуры и методов работы. Далее я попытаюсь показать, что генеалогия Google восходит к истории философии – в особенности философии недавнего времени.

Каковы же правила диалога с миром, предлагаемые нам Google? Согласно этим правилам, любой вопрос должен быть сформулирован в виде слова или комбинации слов. Ответ на него представляет собой множество контекстов, в которых механизм поиска обнаружил это слово или комбинацию. Следовательно, для Google легитимный вопрос – это вопрос о значении отдельного слова, а легитимный ответ – это демонстрация всех доступных контекстов, где оно встречается. Сумма этих контекстов понимается как правильное значение слова, запрошенного пользователем. И поскольку не существует других вопросов, которые можно было бы сформулировать с помощью Google, помимо вопроса относительно значения конкретного слова, это правильное значение оказывается единственно возможной истиной, доступной современному субъекту. Следовательно, истинное знание понимается здесь как сумма всех случаев употребления всех слов всех известных человечеству языков мира.

Таким образом, Google предполагает и кодифицирует полный распад языка и его замену множеством отдельных слов. Эта система оперирует словами, освобожденными от обычных правил языка, то есть от грамматики. В прежние времена, выбирая в качестве медиума диалога с миром язык (а не, скажем, религиозный экстаз или сексуальное желание), я учитывал, что мои вопросы, дабы быть легитимными, должны облекаться в форму грамматически корректных высказываний, таких как: «В чем смысл жизни?», «Создан ли мир высшим разумом?» и т. д. А ответами на них являлись столь же грамматически корректно организованные дискурсы: философские учения, научные теории или литературные нарративы.

Google аннулирует все эти дискурсы, превращая их в облака слов, которые функционируют как словесные коллекции по ту сторону грамматики. Эти облака слов ничего не говорят – они лишь содержат или не содержат то или иное слово. Следовательно, Google знаменует освобождение слов от их грамматических цепей, от их подчинения языку, понятому как словесная иерархия, которая определяется правилами грамматики. Если рассматривать Google как философскую машину, то она базируется на вере в экстраграмматическую свободу и равенство всех слов и их право свободно мигрировать в любом направлении – из одного локального облака в другое. Траектория этой миграции и есть та истина конкретного слова, которую открывает нам Google. А сумма всех траекторий есть