– Уйдет – и уйдет. Тебе-то что за дело? С глаз долой, из сердца вон. Слышала?

– Слышала. Все… Больше не могу говорить… Маша выходит из ванной.

Пока она разговаривала, подгорели остатки курицы на сковороде. Маша, появившись в дверях кухни с махровым тюрбаном на голове, выглядела больной и усталой. Анна едва нашла в себе силы выдавить из себя нечто наподобие улыбки:

– Машенька, Гриша должен позвонить. Хочет, чтобы мы все втроем поужинали в ресторане. Ты согласна?

– Да, конечно. Вот только немного полежу, отдохну и приму лекарства. У меня что-то снова голова разболелась.

– Еще бы, столько впечатлений! Ложись, полежи…

В половине девятого позвонил Гриша, сказал, что ужин отменяется, у него дела. Анна с облегчением вздохнула и перекрестилась. Она так устала за сегодняшний день, что даже сама мысль о том, что ей предстоит приводить себя в порядок, одеваться и ехать в ресторан, чтобы терпеть рядом присутствие человека, которого она стала уже по-настоящему бояться, приводила ее в ужас. Теперь же, когда она поняла, что причин для волнения не осталось, она заглянула к Маше, чтобы в случае, если она не спит, пожелать ей спокойной ночи. И поймала себя на том, что продолжает все еще по инерции относиться к ней как к своей подопечной – слабой и внушающей жалость Машеньке. Но ведь не мог же ей присниться тот разговор между Григорием и Машей, который она подслушала.

Она приоткрыла дверь и сразу же услышала стон. Маша стонала и бредила во сне. Вертелась на постели, комкая простыни, как человек, изнывающий от жара, когда ломит все тело и хочется найти такое положение, при котором боль, терзающая кости и суставы, была бы минимальной. Она вполне отчетливо произносила целые предложения и умоляла оставить ее в покое, не бить. «Не трогайте лицо… За что вы бьете меня? Мой живот… Вы – звери, я ненавижу вас, мой муж найдет вас… Больно! Больно!..»

Маша корчилась, как если бы кто-то невидимый наносил ей удары по лицу, животу, груди. Она отбивалась, стонала, захлебываясь в беззвучных рыданиях. Анна бросилась к ней, чтобы разбудить, растолкать, вырвать из кошмарного сна и успокоить. Когда она повернула к себе Машу, лицо ее подопечной было мокрым от слез.

– Машенька, это всего лишь сон. Нехороший сон, но все-таки сон. Успокойся… – Она обняла ее, положила ее голову к себе на колени и стала гладить рукой по ее лицу, по щекам, глазам, чувствуя, что еще немного, и она разрыдается сама. – Расскажи, что ты видела во сне. Кого? Ты узнала кого-нибудь?

– Они были в масках. Вместо глаз – пустые глазницы… У людей не может быть таких бездушных глаз. Это не люди, а звери. Они били меня. Мне было очень холодно и больно. Один ударил меня ногой прямо в живот. Там же был ребенок, мой ребенок… Девочка. Я должна была родить девочку…

Маша, так до конца и не вынырнув из сонных глубин, вновь провалилась туда, но только теперь ее сон был более спокойным. Анна поняла это по ровному дыханию. Она уложила ее, подоткнула одеяло и на цыпочках вышла из спальни. Ну не может она так лгать и так играть. Так играть невозможно. Она на самом деле натерпелась… Но при чем здесь Григорий?

Когда в прихожей раздался короткий и резкий звонок, она вздрогнула. Кто на этот раз? Григорий? Михаил? Максим? Но это была соседка Ирина. В своем розовом халатике и домашних туфлях, отороченных лебяжьим пухом.

– Привет, мать. У тебя не найдется сигареты?

– Найдется. Заходи.

Анна даже обрадовалась приходу соседки. Ее появление внесло в этот вечер какую-то упорядоченность, привычные картинки уютного одинокого прошлого с визитами Миши и вздрагиванием от каждого звонка. Ирина ассоциировалась у Анны именно с этим, более-менее спокойным и в то же время неспокойным, периодом ее жизни. Спокойным по причине стойкого состояния одиночества, а неспокойным в приятном, выжидательном характере ее отношений с непостоянным и как бы ускользающим и вечно державшим ее в напряжении Михаилом. Она уже давно вывела для себя формулу любви к мужчине и вынашивала ее, как дитя, холила и лелеяла, когда эта формула подтверждалась по ходу жизни, по ходу отношений с мужчинами. Вот взять Гришу, к примеру. Он всегда был рядом, как тень, как часть ее существа, и она уже давно привыкла к этому состоянию покоя и надежности. И даже его частые отлучки, когда он отправлялся играть с друзьями в преферанс, никогда не вызывали в ней ревности и того потока неприятных сцен, которые рисовались ей в отношении ее жадного до наслаждений любовника. Это его она представляла себе в объятиях ярких и порочных женщин, занимающихся самым изощренным сексом. Но никак не Григория. И даже если в реальной жизни Миша ей не изменял, она страдала от ею же выдуманной измены и сознания того, что она в какой-то мере мазохистка. Это и были реальные чувства, реальное желание находиться в постели с мужчиной, который никогда не будет принадлежать тебе полностью. И это разжигало страсть, распаляло воображение и заставляло бешено колотиться сердце в предвкушении встречи с любовником. Это Ирине она доверяла какие-то свои тайны и страдания, хотя позже, когда соседка уходила, Анна всякий раз жалела, что так раскисла, так раскрылась перед ней, выставив напоказ какие-то постыдные мысли и желания. Ей тогда и в голову не могло прийти, что Ирина, смекнув, что Григорий забыт и теперь свободен, захочет заполучить его себе если не в мужья, то хотя бы в любовники. Как и сама Ирина не могла догадаться, что тем самым она вызовет ревность в сердце Анны, которая пожелает если не вернуть себе мужа, то хотя бы заполучить его себе в качестве близкого, интимного друга. По сути, того же любовника, но уже с более глубокими отношениями.

Анна поняла, что Ирина сейчас начнет говорить о Грише. Что ж, пусть. Сегодня эта тема для меня особенно актуальна. Кто знает, вдруг она расскажет мне о нем нечто интересное, что поможет мне понять, какие же отношения связывают его с Машей.

– У тебя кофе не найдется? – Ирина расположилась на стуле за кухонным столом с сигареткой в руке. – Уснуть все равно не смогу. Целый день продрыхла.

– Ты мне хочешь что-то рассказать?

– Вообще-то я пришла к тебе прощения просить. Вела себя с тобой как последняя свинья. Про зависть говорила. Разве это не глупо? И разве ты виновата в том, что тебя так мужики любят?

– Ну вот, ты снова про них, про мужиков…

– Разве не знаешь: у кого что болит, тот о том и говорит. Одиноко мне, понимаешь? Страшно одиноко. Даже поговорить не с кем.

– Так устройся на работу. Будет и с кем поговорить, да и деньги не помешают.

– Скажешь тоже. Ты-то вот не работаешь, а у тебя и деньги есть, и любовники. А я чем хуже?

– Ир, хватит об этом. Ты мне лучше скажи, наврала про «клетчатого» или нет? Ведь это получается, что у меня дома был кто-то посторонний, у которого есть ключи от моей квартиры. Скажи, что придумала все это, скажи!

– Да ничего я не придумывала! Ты что?! Приходил к тебе мужик в клетчатом пиджаке. А что, у тебя что-то пропало?

– Да нет… Хуже. Появилось. Очень странный предмет. Настолько странный, что я даже не могу сказать тебе, что это такое. Язык не поворачивается. И этот предмет в принципе не мог оказаться в моем доме. Только очень жестокий человек мог мне его подсунуть. Чтобы унизить, испугать, заставить сомневаться в собственном психическом здоровье.