1958 г.

Не смешно ли сейчас, в Израиле, отягченном таким количеством угроз существованию страны, вдруг задуматься над причиной идиотского противостояния между летчиками и танкистами во время Великой Отечественной войны? Мой личный опыт – опыт курсанта танкового училища в гарнизоне, в котором располагалось и училище авиационное. Уже после войны я выяснил, что наш гарнизон не был исключением в Красной армии. Оказывается, антагонизм между родами войск считался чуть ли не железобетонным правилом.

Пытаюсь понять, почему я должен был драться с курсантами авиационного училища? Какие претензии лично у меня имелись к этим курсантам? Чем они мне не угодили?

Как-то даже собрался проанализировать ген агрессивности и объяснить этот идиотизм. Ну не мог я, курсант, член курсантского коллектива, не принять участия в драке рядом с моими товарищами. Как бы они восприняли мое отсутствие? Правда, причина для того грандиозного избиения летчиков вроде имелась. Но причина ведь возникла на почве уже укоренившейся вражды.

Возможно, теперешними туманными рассуждениями я пытаюсь оправдать свое подленькое удовольствие от сцены, случайным наблюдателем которой привелось стать в конце лета 1944 года.

Не помню, почему три танка моего взвода оказались на опушке леса у перекрестка дорог, одна из которых – продолжение просеки – шла на запад к переднему краю и дальше уже в Восточную Пруссию. А вторая, перпендикулярная ей, с севера на юг, все еще на территории Литвы, была рокадной дорогой. Моя машина стояла почти у самого перекрестка. Помню только, что мы (редкий случай!) никуда не торопились и не было никакой опасности. До переднего края относительно далековато. Изредка доносилась только работа нашей артиллерии и далекие разрывы немецких снарядов. Наступление продолжалось. В бригаде еще оставались танки. Следовательно, бригаду не вывели на формирование. Почему же мы оказались так далеко от боя? Должна была существовать какая-то причина. Не помню.

Экипаж, пользуясь передышкой, дремал в танке. Я высунулся из командирской башенки и подставил лицо дождю.

В центре перекрестка стояла курносенькая девушка-сержант, флажками регулируя оживленное движение транспорта.

Метрах в двух от танка, у края выбравшейся из леса дороги, рядом с перекрестком возникла фигура солдата, закутанная в тяжелую промокшую плащ-палатку. Солдат оказался необычным. Под капюшоном пряталось женское лицо. Не то что пожилое, но явно старше меня. Лет двадцати – двадцати пяти. Такая неопределенность, возможно, объяснялась маской многосуточной усталости и прилипшим к лицу капюшоном. Как в таких условиях судить о внешности этой солдатки?

Регулировщица – другое дело. Хорошенькая. Насквозь промокшие гимнастерка и юбка очерчивали ладную фигуру. Маловероятно, что девушке с такой внешностью удавалось удержать оборону от наступающих тыловых офицеров. И сапоги на ней ладные, не то что кирзовые говнодавы на ногах солдатки.

Солдатка оглянулась. Лицо показалось мне знакомым. Но где я мог видеть ее? Чепуха. Не мог. Под плащ-палаткой на левом плече угадывалась винтовка. Явно не из нашей бригады. В нашей бригаде уже никого нет с винтовками. А все-таки откуда-то это лицо мне знакомо? Нет. Показалось. Мало ли похожих лиц.

Солдатка голосовала едущим на запад грузовикам, редким легковушкам и «виллисам». Никто не останавливался, чтобы подобрать какого-то неизвестного промокшего солдата.

К перекрестку с севера приблизился бесконечный хвост неторопливых подвод. В тот же момент из леса на скорости вынырнул «студебеккер», и, заскрипев тормозами, резко застыл перед самым перекрестком. В кузове на скамейках стройно разместились примерно тридцать младших лейтенантов-летчиков, в кабине, рядом с шофером – майор, тоже с летными погонами. Наверное, вез пополнение, только что окончившее училище. Но куда? Неужели так близко к передовой расположен полевой аэродром? Впрочем, наступление ведь продолжается.

Сержант-регулировщица все еще перекрывала дорогу грузовику, продолжая пропускать караван подвод.

Солдатка опять проголосовала. Младший лейтенант у правого борта сразу за кабиной, этакий попрыгунчик-весельчак, немедленно отреагировал:

– Что… растерла? А ты ножки расставь пошире и шажком, шажком.

Кузов дружно расхохотался. Кабина, майор и шофер, не поддержала. Возможно, к ним не проникло остроумие младшего лейтенанта.

Но тут! Братцы! Вам приходилось находиться неподалеку от «катюши», когда залпом изрыгался грохот ракет? Когда казалось, что земной шар раскололся на мелкие осколки? Именно в таком звуковом обрамлении солдатка исторгла поток, нет, лавину матюгов.

За три с лишним года в армии я набрался матюгов, как сучка блох. Незадолго до того дня у нас в бригаде состоялся конкурс мата и помпотех нашей роты гвардии техник-лейтенант Веревкин занял первое место. Он был виртуозом. Но ничего подобного я еще не слышал. Прими эта дама участие в конкурсе, помпотех не увидел бы приза, как своих ушей.

«Студебеккер» онемел. И тут, словно дирижируя правой рукой продолжающиеся извергаться матюги, солдатка случайно сбросила плащ-палатку, повисшую за спиной на капюшоне. Обнажилась грудь, с двух сторон обильно увешанная орденами и медалями. И винтовка с оптическим прицелом. Господи! Так вот откуда мне знакомо это лицо! Пару раз видел ее фотографию во фронтовой газете. Самый знаменитый снайпер! Рассказы о ее подвигах гремели по всему фронту.

Забыл фамилию. Запросить бы архивы. Думаю, что это относительно несложно. Но вряд ли эпизод у дороги что-то добавит к ее подвигам. Она была самым лучшим снайпером Третьего Белорусского фронта. К тому времени уничтожила триста немецких солдат и офицеров. Мы всем экипажем, пять человек, пожалуй, не дотянем даже до половины ее реестра. Речь, разумеется, идет о живой силе. Но именно живая сила, а не танки и прочие пушки с пулеметами и минометами, самое главное для победы.

Неслыханные матюги разбудили мой экипаж. Башнер выбрался из люка на корму. За ним вылез лобовой стрелок. Из своего люка вывалился механик-водитель. Оттуда же и стреляющий.

Снайпер продолжала бушевать. Думаю, что из ее матюгов можно было составить четырехтомную монографию, объемом со словарь Даля. Изысканный мат описывал пороки не только сидящих в кузове, но даже их далеких прапрапредков и потомков до десятого колена. Потомков тех, кто доживет до победы. Именно до победы, а не до окончания войны. По-видимому, идеологические соображения даже в мате не казались лишними.

Младшие лейтенанты вобрали головы в плечи. Мы наслаждались их позором.

Подводы уже прошли. По рокадной дороге изредка проскальзывали автомобили, а за «студебеккером» выстроилась солидная очередь машин. Но сержант-регулировщица не торопилась дать им дорогу. Может быть, воспользовалась случаем пополнить свое образование, захотела продлить урок словесности. Или, подобно нам, вкушала зрелище посрамления ненавистных офицеров, представляя себе, разумеется, на месте этих младших лейтенантов тыловиков с большими звездами на погонах о двух просветах. Тех, с которыми ох как не хотелось ей уединяться в землянках. Или ощутила внезапную месть за бессонную ночь с каким-нибудь отвратным старым тыловым офицером, за форменное насилие. Во всяком случае, сержант не торопилась перекрыть рокадную дорогу.