Нужно было срочно обследовать подвал и опросить настоятеля. Не теряя времени, Севергин двинулся к монастырю, надеясь заручиться поддержкой и помощью отца Нектария в расследовании столь необычного дела.

Возле монастырских ворот он крепко привязал Анчара к столетней липе и прошел по дорожке к настоятельской резиденции. У крыльца беспокойно двигались охранники, помогая парковать синий «Ягуар». Низкорослый носатый служка почтительно распахнул дверцу, выпуская пассажира: грузного архиерея в фиолетовой рясе. Севергин припомнил, что уже видел его на уступе Утеса. Мельком взглянув на Севергина, тот едва не споткнулся о прогнутые от древности ступени, но двое монахов поддержали его под руки и проводили внутрь собора.

Монастырский сад нежился в золотом закатном мареве. На старых растрескавшихся стволах стыли капли медовой камеди. Высаженные рядком кедры-трехлетки точили смолистый аромат. Седой послушник косил траву под деревьями, и Севергин с радостью узнал старика, которого недавно встретил у кладезя. Отирая забрызганное травяным соком лезвие, косарь поинтересовался:

— Какими судьбами, господин служивый, в монастырь пожаловали, дела пытаете или от дела летаете?

— Дела ищу, отец. И с делом этим мне надо как можно скорее попасть к настоятелю.

— О прибытии-то доложили?

— Никак нет! Не успел.

— Отдыхаешь, Богованя? — на бегу окликнул старика молодой монашек, пробегающий мимо с топориком на плече.

— Работа для монаха есть нечто доброе, — ответил старик. — Вот почему всегда надо оставлять немного на завтра. Зато твой топор, брат Михаил, в деле подобен молнии.

— Да? — простодушно обрадовался послушник.

— Он никогда не попадает в одно и то же место, — смиренно закончил Богованя. — Тут к настоятелю милиционер пожаловал, сходи до отца Нектария.

Паренек скрылся за деревьями.

— Обожди, сынок, пришлют за тобою… В монастыре во всем порядок и очередность.

— Как в армии, — усмехнулся Егор.

— Похоже, — согласился старик. — А те, кто после долгой отсидки попадают, так говорят, вообще никакой разницы нет. Присядь, сынок, отдохни. Слышишь, как всякая травка говорит: «Оглянись, человече, посмотри — мудрость кругом какая!»

— Мудрость?

— Мудрость, она не в глаголенье, а в молчанье. Потому-то во всяком цветике полевом больше мудрости, чем во всех книгах, от века написанных, ведь его Господь сотворил, а не суесловие человеческое. Приглядись, и он научит тебя тому, что даже в Святом писании не найти.

— Цветы на женщин похожи, — задумчиво сказал Егор. — Особенно розы.

— Счастлив был бы Адамов род, если бы оно так и было! Ты посмотри на цветок, а потом на иную бабешку. У розы и вправду душа нежная. Есть цветы строгие, целомудренные, а есть — разбитные вольняшки. Вот, бывает, такая фря украшается, чтобы шершней-кавалеров привлечь, духами прыщется, брови рисует, уста червленым мажет, наряды меняет, пришла бы в мой сад погулять, умнее бы стала. Гляди, мак алой юбкой на ветру полощет, а через день смотришь — облетели одежды и осталась одна голая правда: черная мохнатка во всем безобразии торчит на стебле, и нечем ей прикрыть свою срамоту. Это и есть нагое виденье, которое душу губит.

— Так-то оно так, только есть в маке хмельная горечь, кто попробовал, тот не забудет, — с внезапной мукой ответил Севергин.

— Да, всякий цветик душе знакомое глаголет…

— Прости, батя!

Севергин предупреждающе поднял руку и прислушался. С соборной площади неслись испуганные крики, с неистовой злобой залаял Анчар, следом грянул выстрел. Короткий собачий визг оборвался.

Через минуту Севергин был на площадке перед настоятельской резиденцией, но опоздал. Анчар лежал на боку, судорожно вытянув лапы. Между ребер ало пузырилось пулевое отверстие. Вытянув напряженную шею, он словно все еще летел в погоню. Вдоль линии его прыжка тянулся оборванный поводок. Карий глаз играл живой янтарной влагой, но пес был мертв.

Вразвалку подошел охранник, тот самый, что охранял забор «Родника». Теперь на его куртке белела восьмиконечная звезда: эгида Свято-Покровского монастыря. Ухмыляясь, он достал сигареты и долго не мог высечь огонь.

— Собака твоя поводок перегрызла, на человека набросилась. Хорошо, я был рядом, уложил одним выстрелом.

— Он только удерживал!

Севергин понимал, что случилось непоправимое. Пес самостоятельно опознал одному ему ведомого человека. Избалованный Аленой, безработный следопыт решил проявить инициативу.

— Где этот человек?

— Он не из наших, отбыл с владыкой Валерием.

Егор похоронил Анчара в заглохшем углу сада, позади усадьбы. Со смертью собаки что-то кончилось в нем. Точнее, эта гибель была предвестием того нового и жестокого, что властно вошло в его жизнь и уже требовало жертв. Внезапно опостылело все, что прежде было мило. Не трогала беременность жены. Егор смотрел сухо, раздражался по пустякам и тут же винился, искал, чем загладить. Думалось только об одном: когда он снова увидит Флору, и сердце таяло от этого ожидания, как убывающий месяц.

«Давно это было… Женился Месяц на Солнце, и у них появились детки — частые звездочки. В те времена Месяц был такой же круглый и ясный, как Солнце, и в мире царила любовь. Но недолго был верен ясный Месяц солнечной деве. Влюбился он в утреннюю звезду Денницу и блуждал влюбленный по небу. И разгневался верховный Бог, ударил в Месяц своими громовыми стрелами и разрубил его пополам, приговаривая: „Зачем ты оставил Солнце? Зачем мечтаешь о Деннице? Почто таскаешься один по ночам, как блудный пес?“»

Эту сказку для взрослых о солнце и звездах когда-то баяла бабушка, а оказалось, что это о нем.

* * *

После съемок Купальской ночи съемочная группа переместилась в Сосенцы. Невзирая на весть о скорбной находке, среди «киношников» царило пристойное оживление.

— Все это ужасный, совершенно ужасный случай! — по-бабьи причитал Версинецкий. — Но мы все же доснимем и смонтируем фильм. Мы просто обязаны это сделать в память Лады. Флора так похожа на… свою сестру. Остаток фильма мы добьем с ней. Для Флоры, это будет дань памяти. Наша скоморошинка повзрослеет и станет очаровательной женщиной с затаенной печалью в изумрудных глазах.

— Какая скоморошинка?

— Лада играла юную язычницу-чаровницу.

— Чушь какая-то.

— Вы слыхали о фестивале в Каннах? — обиженно поджал лиловые губки Версинецкий. — Наш фильм вполне может претендовать на «Золотую ветвь». К тому же трагические истории всегда привлекают внимание публики, особенно если гибнет невинный ребенок или девушка. И тогда вся картина, каждый ее эпизод, каждая фраза приобретает глубокий отзвук, как если кричать в колодец.

— В колодец вечности? И для этого достаточно утопить молоденькую актрису…