Гитлер называл демократию смехотворным экстрактом грязи и огня, предтечей марксизма; демократия – орудие расы, которая, стремясь к своей тайной цели, боится солнечного света, и эта раса – грязные и лживые евреи. Истинная, немецкая демократия – это нечто совсем другое, ибо она допускает «свободное избрание вождя, фюрера. Пантеон истории предназначен не для проходимцев, а для героев».

Далее Гитлер, не прибегая к тайному языку, говорит о своих планах, о вечных привилегиях силы и власти, о борьбе высших рас с низшими и об уничтожении последних первыми. Мира, разглагольствовал Гитлер, невозможно достичь пальмовыми ветвями плачущих старух, его можно добиться только победоносным мечом господствующей расы, которая сумеет заставить мир служить высшей культуре. Надо собрать в кулак волю германской нации к жизни и нанести окончательное поражение Франции, прежде чем обратить взор в противоположном направлении для обретения нового жизненного пространства для немецкой нации. Выражения Гитлера недвусмысленны. Вздор, преступление, вещает Гитлер, говорить о предвоенных границах 1914 года. Он высмеивает писак, утверждающих, что такая война есть надругательство над священными правами человека.

Новое жизненное пространство, утверждает Гитлер, может быть добыто только «за счет России». Следовательно, Германии придется снова встать на путь «прежних рыцарских орденов, чтобы немецким мечом добыть землю для немецкого плуга и хлеба насущного для немецкой нации. Наше право на это не меньше права наших предков». Если национал-социалистское движение хочет совершить великую миссию во имя нашей нации, то оно должно отказаться от бесцельной внешней политики, столь характерной для современной Германии, и собрать всю силу, всю энергию нации, чтобы направить ее по пути, выводящему из нынешней тесноты жизненного пространства на завоевание «новых земель». Гитлер решил положить конец довоенной внешней политике Германии и начать движение, прерванное шесть столетий назад. «Мы прекращаем вечное движение Германии на Юг и Запад и обращаем взор на Восток. Если мы помышляем о новых территориях и пашнях, то мы должны в первую очередь думать о России и подчиненных ей пограничных государствах». Он и его соотечественники немцы, говорил Гитлер, были «избраны самой судьбой стать свидетелями грандиозной катастрофы, которая станет доказательством правоты расовой теории». Что стало с этим безумным пророком двадцать лет спустя, подробно описывает профессор Х.Р. Тревор-Ропер в книге «Последние дни Гитлера».

На заседании Нюрнбергского трибунала 30 июля 1946 го да мы услышали следующий отрывок из «Моей борьбы»: «С помощью умной и настойчивой пропаганды можно убедить нацию, что небеса – это ад и, наоборот, что самая ужасная жизнь лучше жизни в раю». Эта пропаганда продолжалась все двенадцать лет, что Гитлер находился у власти. Немецкий писатель Эрнст Никиш напомнил нам после войны мнение Гитлера о том, что «определяющий фактор «истинности» зависит от масштаба лжи, что масса охотно становится жертвой большой лжи, так как разум обычного человека примитивно прост».

Немецко-еврейский писатель Герман Кестен говорит сегодня, что Гитлер «выиграл голоса немцев проповедью ненависти. Он говорил, что покатятся головы, и нация возликовала. Он обещал истребить в Германии национальные меньшинства, они аплодировали ему и за это, и он истребил в Германии меньшинства». В статье под заголовком «Quo vadis Germania?» он написал, что видел четыре разные германские политические системы, и три из них рухнули в крови и огне, как Вавилон, как Ниневия, как Содом и Гоморра. Гитлер стал вождем немцев, их полубогом, которому они принесли в жертву все – религию и нравственность, разум и свободу, братьев, сыновей и отцов, европейских соседей, евреев и свою совесть. Они убивали и умирали сами, чтобы умилостивить его.

Гитлер ни в коем случае не был человеком, первым провозгласившим лозунги натиска на Восток. Многие немцы поддерживали безумную идею «народа без жизненного пространства», как называл немцев Ганс Гримм. Юлиус Фрёбель предвидел появление Гитлера еще в 1859 году, когда сказал: «Немецкая нация жаждет одного: власти, власти и еще раз власти! Человек, давший им власть, будет почитаться так, как ему и не снилось». Пауль де Лагард, которого в Третьем рейхе не без оснований считали предтечей Гитлера, говорил русским в 1886 году, что они должны проявить «добрую волю» и отступить к Черному морю, отдав покинутую территорию немцам. «Нам нужна земля, лежащая у нашего порога. Если Россия откажется уступить ее добровольно, то мы будем вынуждены [!] захватить ее, начав войну против России. Немцы осознают миссию, возложенную на нее всеми народами Земли». Лагард требовал для немцев Мец, Люксембург и Бельфор (абсолютно нам необходимый) на Западе, а также Триест, устье Дуная и Австрию, которая не имеет права на самостоятельное существование, а составляющие ее народы суть лишь сырье для формирования новых германских структур.

Эту эстафету в девяностых годах XIX века подхватили пангерманисты, считавшие, что надо снова поднять знамя натиска на Восток, даже если такие отсталые малые народы, как чехи, словенцы и словаки, будут отстаивать свое право на существование, абсолютно ненужное цивилизации. 25 июля 1895 года кайзер писал: «Всем своим разумом, всем своим сердцем я привержен цели выковать из всех германских племен мира, а в особенности в Европе, единство, чтобы защититься от славянского и чешского вторжения, которое нам угрожает». В 1896 году другой предшественник Гитлера сказал, что «если благополучие нашего отечества потребует завоевания, подчинения, изгнания, истребления других наций, то мы не должны уклоняться от этой миссии, оправдываясь христианскими или гуманитарными угрызениями совести».

В 1903 году антрополог Людвиг Вольтман писал: «Миссия германской расы – править миром, эксплуатировать природные богатства и человеческий труд, превращая пассивные расы в слуг нашей культуры». В 1905 году вождь пангерманистов Эрнст Хассе говорил о германской расе господ и о необходимости обречь иноплеменных европейцев, живущих среди нас или иммигрирующих в Германию, – а именно поляков, чехов, евреев, итальянцев и т. д. – на положение илотов. Надо быть последовательными и не давать этим чужакам те же политические и экономические права, что и немцам. В 1907 году Эрих Домбровский писал, что огромные просторы сонной Росси просто требуют культурной обработки. «Здесь перед нами во всем ее величии и соблазнительности встает задача колонизации. Нашим лозунгом должны стать слова: «На Восток!» Сегодня мы еще можем подчинить Россию экономически и сделать ее зависимым от нас государством».

В 1912 году генерал Бернгарди привлек внимание общественности к тому странному факту, что родственные немцам голландцы и их территория почему-то «находятся вне пределов немецких государственных границ и вне сферы немецкой культуры». То же самое, по мнению Бернгарди, касалось прибалтийских провинций России, которые когда-то были процветающими регионами немецкой культуры. «Наш долг – вернуть эти потери».

Когда Гитлер, отсидев в тюрьме Ландсберг полтора года, вышел на свободу, его могли депортировать из Германии как нежелательного иностранца; любое приличное государство так бы в подобном случае и поступило. Баварский премьер-министр граф Лерхенфельд сказал, передавая свой пост господину фон Кару: «Избавьтесь от него: он станет страшен и сожжет мир». Но Гитлеру позволили жить там, где он проживал до неудавшегося путча, и он принялся делать то, о чем говорил в «Моей борьбе» – о том, что революции совершаются магией слова. Итак, он говорил и говорил, колесил по стране, проклинал и лгал – и все больше немцев кричало «Хайль Гитлер!», «Спасибо нашему фюреру!», «Германия, проснись, умри, Иуда!», «Когда еврейская кровь потечет по нашим ножам, мы вздохнем свободно», «Трепещи, низкая нация пожирателей мацы, приближается ночь длинных ножей!», «Мы будем маршировать, когда все вокруг будет разлетаться вдребезги, ибо сегодня нам принадлежит Германия, а завтра – весь мир!». Польский писатель Чеслав Милош сказал после войны: «А завтра – весь мир!» – пели эсэсовцы, а из трубы крематория Освенцима к небу поднимались клубы черного дыма». Миллионы немцев славили человека, сказавшего в «Моей борьбе» о глупости масс, которые тем легче верят лжи, чем она больше. Гитлер понимал, что можно заставить принять ад за рай, а рай за ад, если умело повести пропаганду.