— Они молятся за Меира и Флурию, — сказал Малхия. — Они молятся за всех евреев в городе. Ты должен стать ответом на их молитвы.

— Но как, что мне делать?

Я с трудом выговаривал слова, а мы уже были над самыми крышами. Я различал улицы и переулки, видел снег, покрывавший башни замка. Кровля собора блестела так, словно на нее падал звездный свет, пробиваясь сквозь снежную пелену. Весь городок лежал передо мной как на ладони.

— Сейчас ранний вечер в городке Норвиче, — пояснил Малхия. Голос его звучал проникновенно и отчетливо, его не сбили ни наш спуск с небес, ни хор молитв, звучавший у меня в ушах. — Только что закончились пышные торжества по случаю Рождества, и для гетто наступили тяжелые времена.

Я не просил объяснений. Я знал, что слово «гетто» относится к еврейскому населению Норвича и к маленькому кварталу, в котором они по преимуществу жили.

Мы стремительно снижались. Я уже ясно видел реку, и на мгновение мне почудилось, что я вижу и сами восходящие к небу молитвы. Но небо было непроницаемым, а крыши внизу выглядели призрачно, и я снова ощутил влажное прикосновение падающего снега.

Мы уже были в городе, и я не сразу осознал, что прочно стою на земле. К нам вплотную подступали фахверковые дома, и мне казалось, что они опасно кренились, угрожая в любое мгновение обрушиться на нас. За маленькими толстыми рамами горели бледные огоньки.

Лишь крошечные снежинки кружились в воздухе.

Я оглядел себя в тусклом свете, и увидел монашеское одеяние, и немедленно узнал его. На мне был белый подрясник с белым наплечником, поверх него черная ряса с капюшоном — доминиканец. На поясе была обязательная тонкая веревка с узлами, но ее скрывали края наплечника. За левым плечом болтался кожаный мешок с книгами. Я был ошеломлен.

Потрясенный, я поднял руки и обнаружил на голове тонзуру выбритая макушка и кольцо обстриженных волос, как носили монахи в те времена.

— Ты сделал меня тем, кем я всегда хотел стать, — произнес я. — Монахом-доминиканцем.

Я не мог сдержать волнения. Мне хотелось узнать, что лежит в кожаном мешке у меня за плечом.

— А теперь слушай меня, — сказал Малхия.

Я не видел его, но эхо его голоса отразилось от стен. Мы словно растворились в тени. Теперь его вообще не было видно. Я стоял на улице один.

Я слышал в ночи злобные голоса, они звучали совсем близко. Хор молитв затих.

— Я рядом с тобой, — заверил Малхия.

На мгновение меня охватила паника, но затем я ощутил тяжесть его руки на плече.

— Слушай меня, — повторил он. — Ты слышишь шум — это толпа, собравшаяся на соседней улице, и времени у нас очень мало. На английском престоле сейчас король Генрих Винчестерский, — пояснил он. — Ты можешь догадаться, что сейчас год тысяча двести пятьдесят седьмой, но эти сведения тебе не пригодятся. Наверное, ты знаешь эти времена не хуже любого человека твоего столетия. Ты знаешь эпоху так, как она не может знать себя. Меир и Флурия — вот твоя забота. Все евреи в гетто молятся, потому что Меир и Флурия в опасности и, как ты прекрасно понимаешь, то же самое угрожает остальным евреям, проживающим в городе. Угроза может докатиться до самого Лондона.

Я был заворожен и крайне взволнован, сильнее, чем когда-либо в жизни. Да, я знал эту эпоху. Я знал, какие опасности подстерегали евреев по всей Англии.

А еще я здорово замерз.

Я поглядел вниз и увидел, что у меня на ногах туфли с пряжками и шерстяные чулки. «Слава богу, я не францисканец, не то носить бы мне сандалии на босу ногу», — подумал я, и меня опять охватило головокружительное волнение. Усилием воли я справился с этими глупостями и стал думать о том, что мне предстояло сделать.

— Именно так, — прозвучал совсем близко голос Малхии. — Но получишь ли ты удовольствие от того, что тебе предстоит совершить? Да, несомненно. Все ангелы Господни радуются, помогая людям, а ты сейчас работаешь вместе с нами. Ты наше дитя.

— Эти люди увидят меня?

— Несомненно. Они увидят и услышат тебя, ты поймешь их, а они поймут тебя. Ты сможешь говорить и по-французски, и по-английски, и на языке евреев. Это нам дается легко.

— А что будешь делать ты?

— Я всегда буду рядом, как уже обещал, — ответил он. — Но только ты будешь видеть и слышать меня. Не пытайся разговаривать со мной вслух. И не зови меня без крайней необходимости. Теперь ступай к толпе и войди в самую ее гущу, потому что дело приобретает недопустимый оборот. Ты странствующий ученый, пришел в Англию из Италии через Францию, зовут тебя брат Тоби. Все довольно просто.

Я так хотел взяться за дело, что не мог выразить этого словами.

— Что еще мне нужно знать?

— Доверься своим талантам, — посоветовал Малхия. — Талантам, из-за которых я выбрал именно тебя. Ты прекрасно владеешь словом, ты красноречив, ты с удивительным самообладанием играешь нужную роль, когда у тебя есть цель. Доверься Создателю и верь мне.

Голоса на соседней улице звучали все громче. Зазвонил колокол.

— Кажется, это сигнал гасить огни, — проговорил я быстро.

Мысли лихорадочно метались. Всех моих знаний об этой эпохе стало вдруг недостаточно, и я ощутил дурное предчувствие, почти страх.

— Да, это сигнал гасить огни, — подтвердил Малхия. — И он воспламенит тех, кто затеял это дело, потому что они требуют немедленного решения. Ступай.

Там стояла разъяренная толпа жуткого вида, потому что это не был просто бунт черни. Многие принесли с собой фонари и факелы, кто-то пришел со свечами, причем многие были богато разодеты, в бархате и мехах.

По обеим сторонам улицы стояли каменные дома. Я вспомнил, что в Англии первые каменные дома начали строить евреи, и не без причины.

Приближаясь к толпе, я слышал в ушах сокровенный голос Малхии.

— Священники в белом — из монастыря, — сказал он, когда я взглянул на три фигуры в тяжелых одеяниях, стоявшие у самых дверей дома. — Доминиканцы пришли вместе с леди Маргарет, она племянница шерифа и кузина архиепископа. Рядом с ней ее дочь Нелл, ей тринадцать лет. Это они выдвинули обвинение против Меира и Флурии, будто те отравили свою дочь и тайком похоронили ее. Не забывай, твоя цель — Меир и Флурия. Ты здесь для того, чтобы им помочь.

Мне хотелось задать тысячу вопросов. У меня шла кругом голова от предположения, что ребенка могли убить. И лишь мимоходом я провел очевидную параллель: этих людей обвиняют в том, что я сам совершал изо дня в день.

Я ввинтился в гущу толпы, а Малхия ушел, я почувствовал это. Теперь я был сам по себе.

Когда я приблизился к двери, в нее как раз колотила леди Маргарет. У нее был потрясающе красивый наряд: узкое платье, пусть и с испачканным грязью подолом, отделанное мехом, поверх него меховая просторная накидка с капюшоном. Лицо дамы было залито слезами, голос срывался.