и правильными. Они не изящно балансировали, кренясь над поверхностью, а прочно опирались на нее, врастая в нее основанием. Они были вертикальны, но стояли надежно, а не угрожающе нависали. Эти структуры являлись результатом не движения ледника, а его таяния, и примечательно, что с обеих сторон черный лед проглядывал поверх белого, будто ледник утонул посередине. Вблизи эти шпили напоминали перевернутое вверх дном скопление колоссальных сосулек, торчащих из общей ледяной массы, и все это покоилось на подножии с довольно четкими границами. Самые большие из этих «сосулек» были около 50 футов[217] в высоту.

От этого сказочного мира шпилей нас отделял глубокий пограничный ров. Мы вошли в него с дальней стороны через подобие двери, только без верхней перекладины. Узкий, словно переулок, проход вывел нас за низкую стену, и мы оказались внутри. Из-за хаотичного характера наших странствий по этой удивительной «стране» вряд ли можно составить о них связный рассказ. Сам Белый Кролик[218], окажись он здесь, был бы сбит с толку. Казалось, ни один путь никуда не вел. Мы старались оставаться на подножии, насколько это возможно; но чаще всего карабкались по камину или сползали по нему, огибали подножие башни или шли траверсом через ледяной гребень. Многократно пересекать маленькие перевалы в постоянном ожидании увидеть путь за их пределами было сложно, но захватывающе. Это также было довольно трудоемко, поскольку почти везде приходилось прорубать ступени. Но мы позабыли об усталости, когда перед нами предстал волшебный пейзаж. Мы с упоением любовались чарующим видом маленьких озер, льда, отражающегося в их спокойных водах, и проблесками голубого неба среди леса из белых шпилей. У нас случилось лишь одно мелкое злоключение, и то – «удачно» выпавшее на мою долю: когда я пересекал замерзшую поверхность одного из этих маленьких озер, то внезапно провалился в воду. Это лишь слегка охладило мой пыл, нанеся, скорее, ущерб моему чувству собственного достоинства, так как вскоре мы наткнулись на расширяющийся «проулок» и вышли из нашего лабиринта так же внезапно, как и вошли в него, и смогли прилечь и погреться на теплом солнышке.

В целом наш переход по белому льду занял немногим более двух часов, и мы вполне могли считать, что нам еще повезло. Но следует помнить, что на старте этого перехода мы уже притомились, и теперь усталость давала о себе знать. К счастью, покрытый камнями ледник с этой стороны, помимо того что был гораздо более узким, явно не собирался доставлять нам хлопот, и после хорошего привала мы начали пересекать его довольно бодро. Много часов назад, глядя на правый берег ледника, мы заметили над ним широкий плоский шельф, предположительно, старую морену[219], и четкую полосу вдоль склона холма, уходящую под язык ледника. Теперь это была наша цель, и, несомненно, как только мы ее достигнем, нашим неприятностям придет конец. Но сначала туда нужно было добраться. В Альпах подниматься в гору к концу дня часто было утомительным: здесь же нам было в новинку обнаружить, что затащить себя наверх на 150 футов[220] – почти непосильная задача. И от нас требовалось приложить дополнительные усилия. Немного ниже по долине справа от нас протекал ледниковый ручей. Мы уже видели его раньше и надеялись пройти по нашей террасе[221], а затем догнать ручей и перейти его на дальней стороне желоба. Но было уже далеко за полдень, и поток воды только набирал силу. Мы следовали за ним с ложными ожиданиями. Бурный ручей каждый раз оказывался слишком опасным, чтобы его пересекать. Наконец он образовал озеро на краю ледника, прежде чем исчезнуть под ним, и вынудил нас сделать новый крюк по льду. Полагаю, это препятствие было щадящим; но нам снова пришлось подниматься, и после этого как минимум один участник группы оказался неспособен к дальнейшим усилиям. Пришлось сделать еще один привал. Затем мы спустились примерно на 17 000 футов[222] и оказались в начале длинного прохода на склоне ледника, похожего на тот, по которому мы поднимались утром на другом берегу. Страдающие от воздействия высоты на горе имеют право ожидать облегчения при спуске. Но я пока не видел ни одного его признака. Это был долгий мучительный час попыток не упасть, прыгая с валуна на валун на протяжении всего прохода, и мы сознательным усилием заставляли себя продолжать этот подвиг, пока не вышли на плоскую котловину в конце ледника. Когда ледник наконец остался позади, день, казалось, пошел на лад. Оставалось одно препятствие: ручей, который мы с трудом пересекли утром, теперь разлился до грозного потока. Мы переходили его в спешке – медлить времени уже не осталось. Каждый человек выбирал свой собственный способ намокнуть. Что касается меня, то после серии захватывающих прыжков по утопленным камням я угодил в самую глубокую часть ручья. Пришлось воткнуть острие моего ледоруба в берег, чтобы подтянуться и выбраться. После этого я помню только последние четыре мили напряженной гонки со сгущающейся темнотой. Усталость была забыта, и мы добрались до лагеря в 8:15 вечера – утомленные, но не измученные.

Мне показалось необходимым дать подробный отчет об этой первой экспедиции, чтобы подчеркнуть условия, определившие все наши передвижения из долины Ронгбук. Теперь мы знали, как продвигаться. Каким бы плоским ни был ледник, все его части были бесполезны в качестве прохода – они были не дорогой, а препятствием. Однако эти преграды оказались преодолимыми, и, хотя переход был трудным и долгим, мы не были уверены, что в другой раз он будет так же долог. Тщательная разведка могла выявить лучший путь, и мы почти не сомневались, что и главный ледник, и его западное ответвление, если понадобится, можно использовать для бокового сообщения. При организации экспедиции не всегда требовалось разбивать лагерь на определенной стороне ледника. И мы обнаружили, что пробираться по его склонам нетрудно. Мы могли выбрать для этого либо ложбину, либо шельф.

Нас также очень интересовали проявления усталости. Когда мы стали сравнивать их с нашим эталоном – Альпами, самым удивительным был факт, что спуск оказался не менее трудоемким. Мы с Буллоком независимо друг от друга обнаружили, что лучше справлялись, когда не забывали глубоко дышать, и мы подозревали (а впоследствии и установили), что при спуске необходимо применять сознательный метод глубокого дыхания точно так же, как и при подъеме. Другой вывод, впоследствии неоднократно подтвердившийся, предъявлял обвинение леднику. Когда мы пересекали его, полуденное солнце было жарким, и я заметил некий ослабляющий эффект, который не влиял на