– Ясно! – ответил матрос. – В двадцать ноль-ноль связь и шум через неделю.

– Давайте! С Богом!

Лодочный мотор загудел, и звук начал постепенно отдаляться.

Движок «ярославца» снова заговорил на разные голоса. Тросы над головой Трифоныча пришли в движение, и он понял: его предприятие накрывается медным тазом.

Выть хотелось! К тому же организм начинал «бунтовать» после молока.

Высадка на мысе, шаманские дела и поимка «диверсанта»

Рытый встретил путешественников небольшой волной и ярким полуденным солнцем.

«Плюшка» мыса, глубоко выдающаяся на большую воду, по-прежнему напоминала Мишке формами и окраской нечто съедобное. Однако после шаманских историй пробовать на зуб такое изделие совсем не хотелось. Как бы тут самому в чей-нибудь обед не превратиться!

На берег пошли в итальянской «резинке» «Zodiak» с транцем[46] и японским двигателем. Хорошая посудина, у отца Птахина такая же хранится в гараже. На рыбалке незаменима.

Сделали три ходки. Первой отвезли Адыгу с ее черным котлом, половиной туши барана и двумя охапками дров для жертвенного костра. Та сразу начала что-то шаманить на суше. То на одно колено встанет, то на другое. Руками круги разводит.

Мишку это сейчас не интересовало: он никак не мог проснуться.

Морская болезнь себя не проявила. Наверняка, шарахайся он чаще между западным и восточным берегами, глядишь, и привык бы плавать без тошноты.

Рассуждения прервал раздраженный Иван:

– Остаешься? Так я твою долю жратвы на берег уже отправил…

«Точно, – оценил Мишка. – Последний рейс».

Пытаясь вспомнить хоть какую-то молитву, он не торопясь двинулся к борту.

На берегу разгорался костер и стоял казан черного цвета. Адыга кружилась рядом.

– Пошел! – скомандовал себе парень и полез через бортик.

Пароход уходил на «отстой».

Дядя Ваня раздавал последние инструкции. Напоследок он крикнул:

– Давайте! С Богом!

«Смотри, какой молодец! – радовался Мишка. – Хоть сейчас шаманить пойдет. Прямо как батя про Кубу рассказывал: христианство пополам с культом Вуду. Распятие кровью жертвенных курочек мажут. Бр-р-р-р…»

После отцовских историй уже не раз замечал: как приснится кровь из перерезанной куриной артерии, так жди гадости какой-нибудь наутро.

Мальчишка выскочил на берег, отошел подальше от шаманского действа и улегся на каремате.

Через час обряд закончился. На лицах всей компании читалось удовлетворение.

Мишка рассуждал про себя: «Пусть хоть во что-то верят – всё лучше атеизма. Спасибо Сафе, а я уж помолюсь как смогу».

Встал на колени, ополоснул лицо и руки и обратился взором на Восток. Сначала помолился архистратигу Михаилу:

– Моли Господа Бога обо мне, святый угодниче Божий Михаил… – Короткая молитва, да он длинных полностью и не знал.

Потом попросил своими словами сберечь всех пришедших в гости на бурятскую землю и дать нужный совет, если беда какая случится.

Последние слова рвались наружу сами, и он их почти кричал. Только начало шло из головы, а остальное прямо из сердца.

Чувства обострились. Появился пульс-озноб, но не болезненный, а теплый. Дрожало в каждой клеточке.

Подошла нашаманившаяся команда. Жирные разводы жертвенной баранины блестели на щеках.

– Твоя доля нести. Определяйся, куда сложишь! – вывалил Иван прямо на землю кучу банок.

– Тут вчера такое было!.. – продолжил дядька. – Коля расскажет.

Николай, присевший на Мишкин каремат, совсем не был похож на того мужика себе на уме, каким показался Мишке в прошлую встречу. Пронзительно-чистый взгляд. Глубокие складки на лице. Жилистый и худой, как гвоздь.

«Пожалуй, этот на бездорожье нас загонит», – подумал Мишка.

– Быстро не пойдем, – сказал Николай, словно отвечая на безмолвные Мишкины опасения. – Я хоть и мало чего боюсь, но то, что вчера видел…

Настороженное молчание повисло в воздухе.

– Настоящее светопреставление! – начал рассказывать за него дядька. – Сначала канонада на правой стороне распадка, километров за десять. Началось около двенадцати ночи и грохотало с минуту. Потом вспышка и снова грохот секунд двадцать и сполохи сиреневые.

Все напряженно слушали.

– Настоящий фейерверк! – вступил Николай. – Даже ущелье высветилось! Фантастика! Как раз на правой стороне, куда Юрка ушел. Чего уж они там сотворили?

Помолчали, и Николай продолжил:

– Поэтому идем не спеша, чтоб не пропасть. Следы внимательно смотрим.

– Думаешь, они попались? – глянул задумчиво Иван.

– Чую! Рытый есть Рытый…

– Ну что, двинулись? – торопил Птахин. Дядькина угроза оставить его на корабле еще не миновала. Парень понимал: тому ничего не стоит приказать по рации – и прости-прощай приключение. – Нам бы надо до «стрелки» на реке добежать засветло, – частил он словами. – А с утра отправиться на стенку и плато.

– Десять минут лежим, – ответил Николай.

Похоже, в наземном путешествии он будет за главного. Дядька еще на пароходе сказал, что тот скорее егерь, чем рыбнадзоровец, и по земле ходить ему привычней.

Взрослые вернулись за сидорами, а Мишка занялся упаковкой продуктов. Перелопатил видавший виды рюкзак на станке[47] и уложил самое тяжелое вниз. Остатки навязал сверху – объемно, но сбалансированно, и ничего жесткого на спине. Запасная обувь с сухими носками под рукой. Фляжка со свежей водой на поясе. Немного подумал и сменил кроссовки на размятые берцы – наверняка валуны попадутся.

Закончил. Встал. Надел «станок» и подтянул лямки. Попрыгал. Тяжеловато, но, если не бежать, можно уйти хоть куда.

Вспомнил, как бил в тайге кедровый орех в последний урожайный год и выносил каждую ходку по полкуля – за день два рейса.

Перед отъездом решил сходить третий раз, хотя уже и смеркалось. Дорогу знал наизусть, но все равно споткнулся и рухнул животом на торчащий кверху острый сучок упавшей лесины.