В военных лагерях всегда есть прорицатели. Все, конечно, хорошо знают, что сны и знамения могут предвещать будущее. Любой солдат должен рисковать своей жизнью почти каждый день и потому очень чувствителен к таким предупреждениям потусторонних сил. Наш лагерь был наводнен лжепрорицателями, игравшими на доверчивости невежд. Цезарь не обращал на них внимания, если они держали свои пророчества в границах допустимого, то есть не предсказывали поражение и не сеяли страх в войсках. Но среди обманов презренных плутов время от времени случалось настоящее знамение, которое всегда было трудно отличить от лжи, пока предсказанное событие не происходило на самом деле. Например, иногда тот или иной из наших солдат заявлял, что обладает даром видеть будущее. С такими людьми трудно иметь дело, потому что они искренне верят в то, что говорят. В данном случае один из солдат заявил, что пережил видение, которое предвещало поражение и смерть Цезаря.

Цицерон сразу же узнал об этом. В отличие от Цезаря он не всегда относился к подобным случаям с недоверием. Скорее он даже имел склонность собирать рассказы о чудесах и предзнаменованиях. Но в этом случае Цицерон был в достаточной степени солдатом, чтобы понять, как не вовремя прозвучало подобное пророчество. Четырнадцатый легион состоял из неопытных солдат, чей боевой дух был нетвердым. Цезарь оставил их одних в этом обещавшем беду месте. Ветераны из наших старых легионов не смогли бы даже представить себе, что Цезарь потерпел поражение, но солдаты четырнадцатого очень легко могли поддаться панике. Поэтому Цицерон решил лично расспросить солдата, желая высмеять его предсказание, но солдатский рассказ показался ему необычным и любопытным.

Сначала казалось, что видение солдата было просто связано со смертью Сабина. Солдат рассказывал, что он видел себя в рядах потерпевшего поражение легиона. Он не помнил ни свое место в строю, ни того, кто был вместе с ним, ни каких-либо подробностей о мертвых, раненых или находившихся в отчаянии людях. Он только знал, что до этого они очень долго сражались, но теперь им был отрезан путь к отступлению и их командующий вместе с офицерами поехал договариваться о сдаче. По его словам, он смотрел на них и понимал, что они не вернутся, армия останется без начальников и поэтому погибнет.

Услышав этот вздор, Цицерон почти гневно заявил, что желает знать, как солдат смеет связывать это со смертью Цезаря, когда всем известно, что таким был конец Сабина. Ответ изумил его. Солдат объяснил, что в его видении главный начальник ехал на коне по равнине, и его плащ был красным.

Это делало весь рассказ очень странным. Ни один простой легат, такой, каким был Сабин, не носил красного плаща. Кроме того, удивляло упоминание о равнине. Солдат описал ее так: песчаные холмы, поросшие жесткой травой и кустарником, деревьев нет, вдали невысокие горы. Невозможно было представить ничего менее похожего на покрытые лесом овраги Арденн. Цицерон с некоторым облегчением указал на это, высмеял рассказ солдата и заставил его молчать, пригрозив, что велит выпороть его плетью. Но сам Цицерон посчитал этот рассказ очень странным. Через несколько месяцев, когда до нас добрались новости с Востока, он снова послал за этим человеком, но его уже не было в живых. Поэтому если и были какие-то подробности, которые солдат побоялся добавить к своему рассказу, то они навсегда останутся неизвестными. Но Цицерон считал – и, вероятно, был прав, – что этот человек действительно имел дар ясновидения. Ведь, как мы узнали гораздо позже, именно то, о чем он говорил, произошло с Марком Крассом.

Пока Цезарь готовился уничтожить эбуронов, Марк Красс на другом конце мира перешел Евфрат и повел свои войска вперед за славой – на жаркую и сухую парфянскую равнину. У него было семь легионов, четыре тысячи конников и столько же легковооруженных пехотинцев. Возле места, которое называется Kappa, он встретил войско парфян, числом чуть больше трети его собственной армии. Тут он обнаружил то, о чем, возможно, успел узнать от Помпея: парфяне-конники – знатные люди, которые имеют тяжелое вооружение – мощные копья и обитые металлом щиты, остальные же воины – лучники. Он построил свою пехоту четырехугольником, чего вполне хватило для отражения атак. Но этот строй сделал пехотинцев огромной мишенью для парфянских лучников, которые выпускали целый дождь стрел и делали это без остановки, поскольку привезли на верблюдах большие запасы боеприпасов.

Видя, что его легионеры погибают в этой бойне, не сходя с места, Красс вызвал своего сына, молодого Публия и поручил ему во главе его конников атаковать легковооруженных стрелков из лука и обратить их в бегство. Выполняя этот приказ, Публий повел на противника свою тысячу конников из Галлии, еще несколько сот конников, которые были под его командованием, а также пятьсот лучников и восемь когорт легионеров, которые должны были стать поддержкой для конников в случае необходимости. Парфянские лучники не проявили желания подпустить Публия близко: они стали быстро отступать, время от времени поворачиваясь назад и стреляя над крупами своих лошадей. Стреляли они с умением, которое дается долгой тренировкой, и очень результативно. Публий погнался за ними: если бы он отошел назад, парфяне вернулись бы. Но его конница могла победить лучников только в ближнем бою.

Удаляясь, и отступающие, и преследователи скрылись из глаз, потому что равнина в этом месте шла слегка под уклон. Тем временем Красс, освободившись от давления, начал медленно продвигать свою армию к склону, где местность была выгоднее для нее. Но вскоре Публий увидел, что внезапно парфянские лучники повернули одни направо, другие налево, а между ними выдвинулась вперед тяжелая конница, к которой они подводили его все это время. Два конных войска сошлись вплотную, но доспехи и оружие у галлов были гораздо слабее, чем у парфян. Воины Публия сражались геройски, но погибли. Он посылал своему отцу просьбы поспешить ему на помощь как можно скорее. Двое друзей Публия умоляли его бежать вместе с ними: быстрота их коней давала им возможность спастись. Но Публий ответил им, что никакой страх смерти не заставит его оставить своих солдат погибать одних.

Тем временем Красс-старший пошел на помощь сыну. На середине пути его встретили парфяне. Они кричали, били в барабаны и потрясали в воздухе своими штандартами. Они подъехали ближе – и по рядам римлян пронесся негромкий шепот, а те, кто стоял возле Красса, попытались предупредить его, чтобы он не смотрел вперед. Ближайшим штандартом была голова Публия, надетая на копье.

В Марке Крассе, несмотря на все его недостатки, было старинное римское благородство. Он проехал на коне вдоль рядов своих солдат со словами: «Мои соотечественники! Это моя личная потеря, и она значит мало. Судьба и слава Рима в безопасности, пока существуете вы!» Говорят, что его голос при этом звучал твердо, но лицо было бледно, и он выглядел старым. Когда несколько дней спустя Красс ехал в своем красном плаще сдаваться и умирать, ему было все равно, что с ним станет.

Так погиб Красс – именно так, как увидел наш солдат. Его смерть разорвала всю прогнившую ткань римской политики. Три правителя своим сотрудничеством долгие годы поддерживали в римском обществе равновесие. Теперь на весах власти остались только двое. Либо Цезарь, либо Помпей должен был перетянуть чашу весов в свою сторону. После смерти Юлии и конца своих общих надежд полководцы-соперники уже ни в каком отношении не были союзниками. Теперь Помпей мог формировать свои войска в Испании, мог набирать легионы под тем предлогом, что отправляется в Парфию мстить за Красса, но не ехать туда. Теперь каждый наместник какой-либо римской провинции должен был принять сторону либо Цезаря, либо Помпея. Помпей накапливал силы в Риме, и его мощь и власть росли.