Примолкли. Было слышно дыхание Феодора.

– Митрополита киевского тронуть не дадут, – сказал князь.

– А заставить!

– Белены, отец, объелся? Смуты хочешь? Покамест великокняжеский престол в Киеве считается – кто даст порушить киевскую митрополию?.. Да она и не помеха. Один у них митрополит, другой у нас – это попробовать возможно…

Феодор пришел к попадье и сказал:

– Попадья, а попадья! Слушай-ка. Я, может статься, митрополитом буду.

– Кем? – спросила попадья.

– Митрополитом, митрополитом.

– Ой, да что ты!

– А почему бы нет? – сказал Феодор.

– И мы в Киев поедем?

– Нет, тут буду, тут…

– Так у нас же митрополитов сроду не было.

– Сроду не было, а глядишь, и будут.

Попадья поморгала.

– Федь, – спросила она, – а митрополиты бывают женатые? Чегой-то не слыхала я.

– Не слыхала – услышишь.

– Федюшка, а ведь тогда к нам дары так и потекут?

– Уж не без того.

– Со всех сторон!

– Надо полагать.

– Так ведь это хорошо, Федюшка!

– А то плохо, – радостно сказал Феодор, но тут же пожурил свою попадью, погладив ее по голове: – Дурочка, тебе богатство лишь бы. Есть кой-что получше богатства.

– А что?

– Тебе не понять, – сказал Феодор. – Вот князь – тот понимает.

Нахмурясь, прошелся по комнате с такой осанкой, будто уже обладал митрополичьей властью и все перед ним склонялись до земли.

– Он сказал: возможно. Слышь, попадья? Возможно! Мы с ним – одна душа: он за меня, я за него…

Ночью, засыпая, попадья позвала томным голосом:

– Федь, а Федь.

– Мм? – спросил Феодор.

– Федь, а я кто ж тогда буду?

– Как кто? Ты – ты и будешь.

– Нет, Федь. Вот ты поп – я попадья. У дьякона – дьяконица. А митрополитом станешь – я как буду зваться?

Феодор усмехнулся сонно:

– Ну… стало быть – митрополитицей.

– Митро…

– …политицей.

– Ах-ха-ха-ха! – посмеялась, засыпая, попадья.

* * *

Окруженный плачущими приверженцами, торжественно-скорбно выступил из Ростова неугодный Андрею Юрьевичу епископ Леон.

Возок ехал за ним, а епископ шел по дороге с посохом, как простой странник. Он запретил нести за ним хоругви, несли только маленькую, ему принадлежащую икону Одигитрии Божьей Матери, путеводительницы.

Извещенный народ высыпал навстречу изгнанному пастырю. В селах выносили на улицу столы, покрытые скатертями, на них ставили иконы и чаши с водой, и епископ останавливался, чтобы отслужить молебен с водосвятием. Плач вокруг него множился, он сам плакал, моля Господа защитить православных христиан от гонителей и мучителей.

Пока не прослышали об этом во Владимире. После чего пришлось епископу сесть не в возок – в седло и мчаться, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить коня. И в Киеве, боясь, как бы и здесь его не достала рука Андрея Юрьевича, он не задержался – на греческом корабле отплыл в Константинополь.

Он туда добрался много раньше Феодора и успел оговорить его перед патриархом. Вслед за Леоном явилось посольство из Киева: князь киевский Ростислав, узнав о замыслах Андрея Юрьевича, спешил испросить себе из патриарших рук нового митрополита-грека на место недавно преставившегося.

Патриарх охотно исполнил эту просьбу, а когда приехал кругом очерненный Феодор с грамотой и подарками от Андрея Юрьевича – патриарх был гневен, на подарки даже не взглянул.

– Над святителями ругаетесь! – сказал, стуча посохом. – Гонительство насаждаете в век торжества Христова!.. Ты, иерей, как смел своею волей занять престол епископский?!

– Княжеской волей, владыка! – отвечал Феодор. – Княжеской, не своей…

И хотел привести разные убедительные и изощренные тексты, которые приготовил, сбираясь в Константинополь. Но патриарх вскричал:

– Ты неправославного образа мыслей, о тебе говорят, что хулишь монашество, – оправдайся!

Чертов Леон, думал Феодор, стоя перед ним, чертовы киевские попы, всё вынюхали, донесли обо всем! Но не моргнув глазом отвечал достойно и кротко, что на него взвели напраслину, отнюдь он не хулит монашество, напротив того – духовного своего сына, князя, учит любить и чтить чернецов и черниц, чему доказательство – монастыри, воздвигнутые князем, и щедрость раздаваемой им милостыни, слава же о ней идет по градам и весям.

– Но с женой ты не разводишься! – перебил патриарх. – Знаешь ведь, что епископу пристало девство! А еще в митрополиты метишь!

– Грешен аз, – сказал Феодор. – Несмыслен аз. Разведусь.

– Ты ее отошлешь в дальний монастырь! – сказал патриарх.

– Отошлю, – сказал Феодор, поникнув головой.

– Чтоб не виделись больше в сем мире! Лишь после кончины соединитесь в чистоте.

– Да будет так, – сказал Феодор.

Ему удалось под конец смягчить патриаршее сердце. Не столько смирением своим, сколько упоминанием об Андрее Юрьевиче. Патриарх перестал стучать посохом о пол, призвал ученых советников и заговорил о существе дела Ему не с руки было ссориться с сильным православным князем, пекущимся о церкви. Но и прав Киева, где сидел ими посаженный верховный пастырь, греки ни за что не соглашались нарушить, и дело решили наполовину: быть Феодору ростовским епископом, но лишь в том случае, если будет ему рукоположение от киевского митрополита.

О второй же митрополии даже толковать не хотели, как Феодор их ни улещал: ссылались на какие-то древние каноны, которых он не знал и оспорить не сумел, хотя чуял, что греки хитрят и водят его за нос с этими канонами.

И потому он вернулся во Владимир пристыженный и распаленный, еще больше распаленный на патриарха и его присных, чем патриарх был распален на него.

– Что ж, на первый раз и то ладно, – сказал Андрей Юрьевич, прочитав послание от патриарха. – Начали с меньшего, а там, даст Бог, добьемся и большего.

– Князь мой! – из глубины груди страдальчески промычал Феодор. – Я не поеду в Киев.

– А рукоположение?

– Князь мой! Не могу сейчас видеть врагов моих. Не ровен час согрешу: убью. В Константинополе они из меня бочку крови выпили. Дай отдышаться.

– Ладно, не поезжай пока, отдышись, – милостиво хохотнул Андрей Юрьевич.

* * *

– Люба моя! – шептал ночью Феодор попадье. – Что они брешут, окаянные? Тебя – в монастырь! Косы эти – долой! Коленочками этими каменные полы протирать? Чтоб я – да без тебя?! Да пусть они околеют, псы бешеные! Да вся ихняя свора вонючая одного твоего ушка бархатного не стоит!