— Вряд ли меня можно назвать такой уж невинной, — пробормотала Каролина, и ее щеки запылали. Неужели она действительно позволила себе такие вольности? Мало того, она помогала Моргану, поощряла его. Как могло случиться, что она, Каролина Манди, разлеглась на одеяле, раздвинув ноги, выставив напоказ голые груди, как дешевая проститутка?

Боже милостивый, руки Моргана были повсюду, и она еще находила в этом удовольствие, прижималась к нему, чуть ли не умоляя его использовать ее так, как ему захочется. Она выставила наружу самые потаенные части своего тела, чтобы он мог их изучать, дразнить и ласкать своими бесстыдными пальцами.

Она вспомнила, как запрокинула голову назад, дыша неестественно часто и всеми фибрами своего существа испытывая голод, который нельзя было сравнить ни с чем из того, что она чувствовала раньше. И когда она прижимала его к себе, какое-то незнакомое томление склоняло ее к дальнейшим безрассудствам. Не имело значения, куда все это могло ее завести. И тогда случилось самое худшее — и самое лучшее: этот дикий всплеск, эти невероятные конвульсии, которые вознесли ее куда-то, но которых она не могла вынести и сдвинула ноги, чтобы остановить его пальцы, прекратить эти непроизвольные судороги, пока он не заставил ее умереть от наслаждения.

«Я люблю вас, Морган».

Дура! Дура! Неужели она так ничему и не научится?

Он не любил ее. То, что он сделал, не имело ничего общего с любовью, с нежностью. Он назвал это частью ее образования и отвернулся, сжав голову ладонями и прерывисто дыша. Словно все это вызвало у него тошноту. Часть ее образования — ни больше, ни меньше. Демонстрация того, чего она не должна допускать во взаимоотношениях с мужчинами.

Но это было еще не самое худшее. Каролина как-то сказала ему, что никогда и никому не позволит совершить с ней грязное дело, и он сделал все это, чтобы доказать ей, насколько она беспомощна. Морган сделал это, чтобы показать ей, что любовь мужчин и женщин из общества — это нечто иное, нежели то, чем занимались обитатели Вудвера, нечто лучшее и поэтому более опасное.

Он был прав: его способ заниматься с ней любовью был более опасным, чем тот, к которому прибегал Боксер, который просто опрокинул бы ее, как ту бедную, растерянную девушку в Вудвере. Уж лучше быть изнасилованной подонком. Морган был неправ, когда сказал ей, что цивилизованные люди возвысили занятия любовью.

В жизни она не чувствовала себя более запачканной.

— … И поэтому Лоуренс разрешил ему пройтись со мной по Большой Аллее, а сам остался поболтать с друзьями.

Каролина потрясла головой, пытаясь забыть о том, как выглядел Морган, когда она позволила ему помочь ей слезть с лошади на конюшне, как он отвернулся с выражением муки на лице, словно урок вызвал у него брезгливость и отвращение. Тетя Летиция не переставала говорить, а она не слышала.

— Неужели, тетя Летиция? — сказала Каролина, когда ее собеседница на секунду замолчала. — Вы отправились на прогулку по Большой Аллее с… гм, с…

— С Робертом, моя дорогая. Обрати на это особое внимание, поскольку я решила, что ты должна знать, что делать, чтобы избежать подводных камней, на один из которых наткнулась я. Несколько минут мы шли рука об руку, любуясь пейзажем и кивая знакомым. Роберт был очень красив, и я гордилась тем, что иду рядом с ним; я даже проявила некоторое высокомерие, когда нам встретилась Люсиль Хаммонд, которая шла со своей матерью. Она побледнела от зависти, когда увидела нас с Робертом. Глупая девчонка! Если бы она только знала, какой опасности избежала!

Теперь Каролина слушала с неослабевающим вниманием, ибо тетя Летиция — вопреки тому, о чем свидетельствовал цвет ее волос, — казалась сегодня необыкновенно здравомыслящей.

— Продолжайте, тетя, — проговорила Каролина, взяв ее за руку.

— Рядом была другая аллея. Аллея Любовников, так ее называли, а некоторые даже говорили «Темная Аллея». Когда Роберт повел меня по ней, я была уверена, что он преследует самую невинную цель, поскольку мне было известно, что джентльмены на этой аллее требуют поцелуя. Но оказалось, что у Роберта были совсем другие намерения, в чем я и убедилась, когда мы отошли подальше и скрылись от посторонних глаз. Я нервничала, предвкушая необычное и сгорая от любви.

— Тетя Летиция, можете не продолжать, — мягко проговорила Каролина. — Думаю, мне известно, что произошло потом.

Летиция улыбнулась:

— Правда? Чудесно, Дульцинея. Мне действительно не хочется говорить об этом. Его руки, его губы, его… Ладно, как ты уже сказала, у нас нет необходимости говорить об этом, не так ли? Достаточно сказать, что Лоуренс был вне себя, когда узнал, что у меня будет ребенок.

Каролина вскинула голову, широко раскрыв зеленые глаза.

— У вас… ребенок? Ах, тетя Летиция, я не знала.

Летиция потрепала Каролину по горячей щеке:

— Откуда тебе знать, моя девочка? Но я определенно увеличивалась в размерах. Это означает, что я была беременна, — говорю на тот случай, если ты никогда не слышала такого термина. Лоуренс — этот инфернальный человек — даже не стал спрашивать, как я дошла до такого состояния, испугавшись, что ему придется защищать мою честь. Ну уж нет. Почему он должен рисковать своей драгоценной кровью из-за того, что я запятнала свою честь? Гораздо легче было упрятать меня в поместье и держать там взаперти, пока я через несколько месяцев не избавилась от этого позора.

Я слышала, он был чудесным мальчиком, мой сынишка. Я никогда его не видела, знаешь ли. Лоуренс распорядился, чтобы его забрали сразу после родов, сказав, что не собирается позориться и воспитывать моего ублюдка на глазах у всего мира. И я… в общем, я еще не оправилась после родов. Я горько плакала месяц за месяцем, пока наконец не смирилась с решением Лоуренса. Знаешь ли. Дульцинея, он хотел сделать как лучше. И в один прекрасный день я проснулась счастливой. Накануне я читала своего любимого Сервантеса о героическом Дон Кихоте. Я была Дон Кихотом — я сразу узнала себя в нем. Единственное, чего мне недоставало, — это верного Санчо, лошади — и призвания!

— Призвания, тетя Летиция? Вы хотите сказать, что отправились на поиски сына? — Каролина чувствовала, что ее сердце обливается кровью, когда она представила себе, что должна была испытать эта бедная, нелепая, храбрая женщина.

Летиция уверенно кивнула, тряхнув розовыми волосами.

— Я отправлялась в путь снова и снова, но Лоуренс находил меня и возвращал назад. Это превратилось в необычайно захватывающую игру, длившуюся даже после того, как я узнала, что мой драгоценный сын давно умер. В сиротских приютах долго не живут, Дульцинея. Ты была исключением, моя дорогая. Затем Лоуренс женился, и я прозвала его жену-греховодницу Альдонсой. — Она повернулась к Каролине, хитро улыбаясь. — Я думаю, это был мастерский удар, но Лоуренсу прозвище не понравилось, и меня отправили в Вудвер. И я вновь обрела счастье, когда там появилась ты, ибо у меня снова было призвание — моя Дульцинея. И маркиз согласен со мной. Ты должна ехать в Лондон. Мы все должны ехать в Лондон. Лоуренс будет вне себя от ярости — он и его ужасная Альдонса. Итак, теперь ты знаешь все… Странно, не правда ли? Я давно уже позабыла обо всем, а вот теперь воспоминания опять так свежи. Пообещай, мне, Дульцинея: ты останешься со своим Дон Кихотом, с нашим дорогим маркизом, и никогда никуда не пойдешь без него — особенно в Воксхолл.