Вспомнив, что в кухонном шкафу у нас оставалась бутылка виски, купленная мною в супермаркете, я на мгновенье приободрился. Зашел в дом, откупорил бутылку, пошарил вокруг, но не нашел, куда Алина убрала стаканы, и выпил прямо из горла столько, сколько мог. Вышел на улицу, отпил еще. И, повинуясь какому-то наитию, решительным шагом пошел вниз.

Я быстро нашел Лию; она стояла, прислонившись спиной к стволу голого, почти без листьев дерева, освещенная струей света от верхнего фонаря. Так же, как недавно мы с Мишаней, она, вероятно, прогуливалась по аллее перед домами, а теперь стояла, задумчиво скрестив на груди руки. Увидев меня, она как будто не удивилась, вышла из-под дерева навстречу мне и встала, ожидая, когда я подойду к ней со всей своей решительностью и одновременно растерянностью – я понятия не имел, зачем шел и что намеревался сказать.

Как только я оказался рядом, она легла мне на грудь, уткнувшись в меня своими кудрями, локтями, руками. Я обхватил ее за плечи, и мы стояли так, обнявшись и не произнося ни слова. Потом она подняла на меня медленные продолговатые глаза и прошептала:

– Я так испугалась там… Господи, если бы не ты… Спасибо тебе… Ты знаешь, что ты спас нас всех сегодня? Если бы не ты…

Она прижалась щекой к моей толстовке и закрыла глаза. Я обнял ее, успокаивая.

Я и сам почувствовал, как ознобливый холодок пробежал снизу вверх по моей спине, в плечах заломило и передернуло, задрожали руки. Страх, который я испытал во время этой злополучной поездки, поднялся во мне с новой силой, со всей остротой и ясностью задвигались в душе пережитые чувства – и злость на Мишаню, и беспомощность, и какая-то жалость к себе, от которой к горлу подступил ком, и слезы собрались в глазах. Я весь сжался, обхватил покрепче Лию и, наверно, даже всхлипнул от избытка чувств. А в следующую минуту меня как будто что-то отпустило; пружина разжалась, и все встало на свои места. В голове прояснилось, словно кто-то согнал с нее все мрачные картины, я поднял голову к небу и задышал, только теперь ощутив приятную чистоту ночи, прохладный и ласковый воздух, будоражащую свежесть этих мест. Глаза мои только сейчас по-настоящему открылись, туман, стоявший передо мной, исчез, тиски, сжимавшие голову, пали, рассыпавшись словно яичная скорлупа, и я увидел свободное горное небо и нежные звезды вдалеке. Не было больше никакой черноты; стояла тихая ночь, отовсюду веяло спокойствием и простором. Счастье охватило меня, я вдруг понял – нет, не понял, а только почувствовал всем сердцем – счастье! И, удивленный, стал выдумывать ему причины: это оттого, что мы избежали гибели, и оттого, что я мог бы гордиться собой, и еще оттого, что я должен быть благодарен судьбе за это… Вот оно откуда, это счастье… Почувствовав, что творится со мной, Лия снова посмотрела на меня, выглянув из-под моих объятий. Глаза ее повлажнели, но смотрели с улыбкой, она чувствовала то же, что и я. Мы смотрели друг на друга, с глупыми улыбками на лицах, с горько-счастливыми слезами на глазах, пока не захихикали – тихо, тайком, словно кто-то мог нас услышать, – смеясь самим себе и своему счастью…

– Ты пил виски? – шепотом спросила она.

Тут только я сообразил, что от меня, должно быть, разило алкоголем. Не успел я ничего ответить на это, как понял, что в руке у меня до сих пор была зажата бутылка. Я убрал руки с ее спины и, чуть не сгибаясь пополам и клокоча от хохота, показал ей ее. Она тоже засмеялась и жестом позвала меня за собой. Мы пошли к одному из домиков. Я думал расположиться на крыльце, но она потянула меня куда-то, и мы вдруг оказались внутри.

– У тебя есть ключи? – удивился я.

Она покачала головой.

– А-а, – догадался я, – здесь от всех дверей одинаковые ключи, да?

Нет, опять не угадал.

– Мы что, взломали чей-то дом?

Я сам засмеялся своей шутке. Мы все еще разговаривали шепотом, хотя здесь, конечно, никто не мог нас слышать, и вся эта таинственность, игра ужасно меня веселили; напряженность последних часов стала, наконец, отпускать, к тому же, начал действовать виски, выпитый на пустой желудок. Меня захватила пьянящая радость, и я ни о чем уже не мог думать всерьез и только наслаждался этой внезапно возникшей во мне легкостью.

Мы сидели на кровати и пили виски, передавая бутылку друг другу. Свет мы не зажигали – может, его и не было в доме, – так и сидели в темноте, довольствуясь блеклым лучом фонаря, косо лежащим на полу в передней, и шептались точно подростки, притаившиеся от родительских глаз.

– У меня там вся жизнь в голове пронеслась… И знаешь, что интересно? Почему-то я не подумала о детях. Странно, правда? Сейчас вот думаю, как же так? Получается, я за них не переживаю? А я правда, за них не слишком переживаю… Может, это эгоистично с моей стороны, но у них есть бабушки, они позаботятся, если что… Я за себя испугалась. Понимаешь? За себя. Так страшно вдруг стало, что не успела ничего… Хотя почему – ничего? Что такое – это ничего? А у тебя как? Ты о ком подумал?

Я пожал плечами.

– Нет, вот ты скажи, ты о жене своей подумал? Только честно. Нет? Нет?!.. И я о Мише тоже…

Мы захихикали, наклонившись головами друг к другу, как будто в этих словах и впрямь было что-то смешное.

– Вот интересно, да? Живешь с человеком столько лет, а в такой момент почему-то даже не вспоминаешь о нем. Почему так?

Она скинула обувь и забралась на кровать с ногами, уселась по-турецки, выставив в стороны острые коленки. Я потянулся и открыл дверцу шкафа, как я и предполагал, там лежал свернутый шерстяной плед – все здесь было как в наших домах – и протянул ей. Она уютно завернулась в него и села, словно маленькая пирамидка, глядя на меня блестящими глазами.

– Я думала только о Манеле, – сказала она.

– О чем?

– О Манеле. Его зовут Манель.

Теперь я понял, о ком она говорила.

– Может, это и нехорошо, но могу признаться, что я думала только о нем. Я вообще о нем только и думаю… Разговариваю с ним, даже когда он далеко. Все остальное не имеет значения… В тот момент, когда мы заехали в лес и я подумала, что это конец, у меня только одна мысль промелькнула в голове – как жаль, что я не успела побыть с ним подольше, ведь мы только собираемся начать новую жизнь, а тут вдруг – раз! и нет ничего больше… Как же так? Почему? За что? А еще я подумала – уже потом, когда стояла там, у дерева и ждала тебя – что вот это и есть жизнь…

– Подожди, подожди. Ты сказала – ждала? Ты ждала меня?

– Ну да, а что?

– Но откуда ты могла знать, что я приду?

– Подожди, дай договорить. Я подумала: вот это и есть настоящая жизнь. Понимаешь, обычно ведь все время ждешь чего-то, надеешься, что вот-вот что-то решится, что-то изменится, дети подрастут, мама здесь обживется, привыкнет, муж образумится… И тогда начнется настоящая жизнь, настоящее счастье. А теперь я вот что думаю – какая ерунда все эти глупые надежды! Нельзя жить надеждами, понимаешь? Нельзя! Нельзя ничего откладывать на потом… Ты почему улыбаешься?