Как и большинство дипломатических заявлений короля, этот ответ был насквозь фальшивым. Рожер являлся противником Второго крестового похода, как его отец являлся противником Первого. Многие прославленные и влиятельные его подданные были мусульманами: он понимал их, говорил на их языке, и они нравились ему, как можно подозревать, значительно больше, чем французы или немцы. Кроме того, он ненавидел франков Леванта. Терпимость стала основополагающим принципом в его королевстве; почему же он поддержал движение, которое взывало к противоположному, рискуя вызвать недовольство среди значительной части собственных подданных?

В действительности он не собирался принимать на себя крест; в любом случае его путь лежал не дальше Антиохии. Для него Крестовый поход означал только две вещи – возможность отвлечь двух императоров от атаки на Сицилию и надежду на расширение своего влияния на Востоке. Но обе эти цели могли быть достигнуты, если он заручится дружбой или поддержкой со стороны короля Франции, а для этого просто доброжелательного нейтралитета оказывалось недостаточно. Ситуация требовала хоть какого-то проявления энтузиазма, выраженного в такой форме, что первоначальная линия поведения могла быть в любой момент изменена, усилия – направлены на другие цели, а оружие – обращено против заморских государств или, если потребуется, против самого Константинополя.

Однако когда послы Рожера официально довели до всеобщего сведения его предложения на предварительном совещании крестоносцев в Этампе в начале 1147 г., король Людовик вежливо отказался. Его союзник Конрад так или иначе решил двигаться по суше; даже если бы это было не так, предложение сицилийцев казалось непрактичным. Флот Рожера, как он ни был велик, не мог взять на борт сразу все войска крестоносцев. Пойти на этот вариант означало разделить армию, отдав половину ее на милость монарха, известного своим коварством, который в сходных обстоятельствах попытался захватить в плен родного дядю королевы, и предоставить другой половине следовать долгой дорогой через Анатолию, самый опасный участок на всем пути. Эти опасения были вполне оправданны; и, хотя отказ Людовика привел к тому, что Рожер полностью устранился от всякого активного участия в Крестовом походе, решение французского короля, вероятно, было мудрым.

Нелицеприятное письмо святого Бернара к немецкому духовенству, процитированное ранее в этой главе, оказалось даже более близким к истине, чем он предполагал. Из-за того что участникам Крестовых походов обещалось полное отпущение грехов, армии крестоносцев в Средние века справедливо пользовались еще более дурной славой, чем другие войска; и германская армия, насчитывавшая примерно двадцать тысяч человек, которые выступили из Ратисбона в конце мая 1147 г., по-видимому, состояла большей частью из изгоев – начиная с религиозных фанатиков и кончая бездельниками и неудачниками всех сортов и преступниками, скрывающимися от суда. Вступив в земли Византии, они немедленно начали мародерствовать, насилуя, грабя и даже убивая, смотря по настроению. Сами предводители показывали плохой пример; в Адрианополе, ныне Эдирне – племянник Конрада и заместитель командующего, молодой герцог Фридрих Швабский (вошедший в историю под своим обретенным позднее прозвищем Барбаросса), в ответ на нападение местных разбойников сжег монастырь и перебил ни в чем не повинных монахов. Все чаще случались стычки между крестоносцами и византийским военным эскортом, который Мануил послал, чтобы наблюдать за ними, и в середине сентября, когда армия наконец остановилась под стенами Константинополя – Конрад с возмущением отверг требование императора обойти столицу и следовать через Геллеспонт в Азию, – отношения между немцами и греками были хуже некуда.

Едва жители областей, по которым прошла германская армия, успели прийти в себя, появилось французское войско. Оно было несколько меньше, чем немецкое, и в целом более пристойно. Дисциплина соблюдалась лучше, а присутствие многих знатных дам – включая саму королеву Элеонору, – сопровождавших своих мужей, без сомнения, оказывало умиротворяющее влияние. Однако даже их продвижение не обошлось без неприятностей. Балканские крестьяне проявляли по отношению к ним откровенную враждебность – вполне понятную, учитывая все то, что они перенесли от немцев месяцем раньше, – и назначали безумные цены за то небольшое количество еды, которое еще оставалось для продажи. Недоверие вскоре стало взаимным и привело к взаимному надувательству. В результате задолго до того, как они достигли Константинополя, французы начали негодовать в равной мере на немцев и греков; а прибыв 4 октября в город, они с возмущением узнали, что император Мануил именно сейчас заключил перемирие с турками.

Хотя Людовик с этим не согласился бы, решение Мануила было разумным. Присутствие французской и германской армий у самых ворот столицы представляло собой более серьезную и непосредственную опасность, чем турки в Азии. Император знал, что в обоих лагерях имеются экстремисты, настаивающие на объединенной атаке западных войск на Константинополь; и действительно, спустя всего несколько дней родич святого Бернара Годфрид, епископ Лангрский, «с отнюдь не подобающей христианину нетерпимостью монаха из Клерво»[52] официально предложил эту меру королю. Только сознательно распространяя слухи об огромной армии турок, собравшейся в Анатолии, и намекая на то, что франки, если они не поторопятся миновать враждебную территорию, возможно, вообще не сумеют это сделать, Мануил ухитрился спасти ситуацию. Угождая Людовику, занимая его обычной чередой пиров и торжеств, он прилагал все усилия, чтобы отправить короля и его армию в Азию как можно скорее.

Когда император прощался со своими незваными гостями и наблюдал, как ладьи, тяжело нагруженные людьми и животными, скользят через Босфор, он яснее многих предвидел опасности, ожидающие франков на втором этапе их путешествия. Он сам только недавно вернулся из военного похода в Анатолию; хотя рассказы об ордах турок были преувеличением, он теперь воочию видел крестоносцев и наверняка понимал, что их неорганизованная армия, которой недоставало и морали, и дисциплины, имеет мало шансов выстоять против атаки сельджукской кавалерии. Он дал им провизию и проводников, предупредил их о возможных проблемах с водой и посоветовал им не идти напрямик через внутренние земли, но держаться берега, который по-прежнему контролировали византийцы. Больше он ничего не мог сделать. Если после всех этих предупреждений крестоносцы упрямо полезут на рожон, они будут сами виноваты. Он, со своей стороны, станет их оплакивать, но не безутешно.

Не прошло и нескольких дней после прощания, как Мануил получил две вести из разных мест. Первое известие, доставленное из Малой Азии, гласило, что германская армия попала в турецкую засаду у Дорилея и почти вся погибла. Сам Конрад спасся и отправился навстречу французам в Никею, но девять десятых его людей лежали теперь мертвыми среди остатков лагеря.