Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вас зовут?
— Господин Ёдзимбо, — ответил он. И показал на свой нагрудный значок, где была только его лыбящаяся фотка и слова Г-Н ЁДЗИМБО.
— Господин Ёдзимбо, — повторил я, выплескивая на него остатки вежливости. — Скажите, у вас там говорится, что Билли Чака может пройти как посетитель, или нет?
Он пробежал глазами монитор.
— Так, да… но…
— А какое имя в паспорте? — Он взглянул на паспорт, которым гневно потрясал в ходе нашей беседы.
— Билли… Чака?
— И как выдумаете, кто здесь на фотографии? — Высунувшись из окошка, я изобразил широкую и глупую улыбку, как на фотографии: я снимался много лет назад, когда улыбки давались чуточку легче.
Он посмотрел на меня, потом опять на фотографию. Затем на таксиста, на фотографию и снова на меня. И снова на фотографию. Всякий раз, когда он переводил взгляд, лицо его становилось краснее.
— Господин Чака, — сказал он. — Покорнейше прошу меня извинить. По своему невежеству я не верил, что реальный Билли Чака существует. Я всего лишь глупый охранник, моя неосведомленность, возможно, и обрекла меня на такое скромное положение в жизни. — Он выкашливал извинения, словно давился всухую.
— Не беспокойтесь, дружище, — сказал я. Он чуть не задыхался.
— Рот до ушей, язык без костей, голова без мозгов…
— Ладно, забудьте. Это простое недоразумение.
— Экзамены я сдавал плохо, о чем вы, конечно, догадались, побеседовав с таким балбесом…
— Прошу вас. Откройте ворота.
— Даже в детстве я всегда был тупицей…
— Ёдзимбо! Открой ворота! — скомандовал я. Кажется, только так и можно было остановить фонтан его самоуничижения.
Замолкнув па полуслове, он нажал кнопку, и шлагбаум поднялся.
— Господин Набико в третьем павильоне звукозаписи, второй слева, — сказал Ёдзимбо, махнув нам, чтобы проезжали.
— Господин Ёдзимбо, — с опаской начал я.
— Да?
— А паспорт?
Дернув кадыком, он вручил мне паспорт.
— Вот опять оскорбительный промах с моей стороны. Хорошо еще, что я импотент и, значит, не смогу передать свою глупость следующим поколениям. Удивительно, что…
Мы поехали к третьему павильону, оставив Ёдзимбо во всю глотку распинаться о том, какое он чудовище. Его стенания я перестал слышать, лишь выйдя из автомобиля перед огромным павильоном.
Я словно попал в фильм Басби Беркли.[55]Внутри был огромный бассейн с водой неестественной голубизны, а вокруг двадцатиметровые фальшивые морские утесы под потолок. Десятки миниатюрных женщин в блестящих купальниках еще миниатюрнее стояли вокруг и устало курили в ожидании следующего плана съемок. Их волосы были гладко зачесаны назад и покрыты толстым слоем серебристой эмульсии, сверкающей в лучах жарких софитов. Я еще подумал, благоразумно ли курить, когда от единственной искорки волосы могут мгновенно вспыхнуть.
Набико сидел на тележке оператора. Судя по размеру камеры, он далеко ушел от документалистики на «Эн-эйч-кей».
— Ну ладно, — проревел мегафон, — все рыбки по местам, поехали. — Стайка крошечных женщин потушила сигареты и гуськом потянулась к длинной лестнице на вершину утеса. Они выстроились в две шеренги и замерли.
— Работаем! — заорал мегафон. Я обернулся, и в глаза ударил свет двух огромных прожекторов. Попятившись, я прикрыл лицо, но было поздно. В глазах наступила сплошная белизна, в ушах стоял электрический звон.
— Поехали! — крикнул кто-то.
— О'кей, снимаем, — сообщил мегафон.
Огромный бассейн. В него кто-то прыгает. Плеск воды.
Потом еще и еще. Зрение вернулось ко мне как раз вовремя: я успел различить силуэты кувыркающихся в воздухе акробаток. Они быстро сыпались с утесов. Серебристые купальники сверкали в лучах света, гибкие тела пловчих летели мимо меня в бассейн. На мгновение я решил, что меня догнали галлюцинации от водорослей, которые я попробовал несколько лет назад на соревнованиях по водным лыжам на реке Меконг. Когда я поел этой дряни, всё вокруг превратилось в рыбодеревья, рыболюдей, рыбодома, рыбомоскитов. Три дня — сплошное аквавидение. Слава богу, на сей раз это длилось секунд семь, не больше.
— Отлично, рыбоньки, — устало сказал мегафон. — Это в проявку. Проверка через час.
Я заметил обладателя мегафонного голоса. Он жевал «Шокотэйсти» и посматривал на видеомонитор. Его больше интересовала конфетка, чем зрелище нескольких десятков летающих синхронных пловчих. Очередная пресыщенная творческая личность.
— Билли Чака! — крикнул Брандо Набико и направился ко мне. Услышав мое имя, некоторые заозирались. Кто-то приглушенно рассмеялся. Я решил, что, если «Разборки в Токио» все же выйдут на экран, мне придется сменить имя.
— Я получил ваше сообщение, — сказал я Набико. — Что снимаете?
— «Бурные воды». О проблемах семейства карповых, обитающих в заливе у Тёси. — уныло сказал он.
— Название ни рыба ни мясо, — заметил я. Слава богу, я перевел неудачный каламбур не слишком хорошо, и Брандо пропустил его мимо ушей.
— Это не просто о рыбах. Тут затрагиваются вопросы верности, честности и братства, объединяющие семейство карповых в трудной подводной жизни. — Брандо выжидательно уставился на меня. Я не знал, что и сказать.
— Сплошные подтексты, да?
— Раз уж вы спросили, — сказал Набико, оглядевшись — не слышит ли кто, — сплошная фигня. Ну кто будет смотреть на толпу людей, притворяющихся озабоченными рыбками?
— Зритель всегда найдется, — неуверенно сказал я.
— А бюджет! Знаете, сколько стоит снять подводную костюмированную драму? А сколько нужно заплатить актрисе, которая сидит в воде по восемь часов в день?
— Косяк бабла?
— Они хотели, чтобы Йоко Ториката сыграла рыбку, которая теряет плавник, попав под лодочный мотор, но ее агент запросил от студии страховку на тот случай, если кожа Йоко навсегда сморщится от воды. Весь кинобизнес — сплошной дурдом, — сказал он, тряся головой.
— Этот ваш Тонда сказал мне, что вы проталкиваете на студии какой-то проект.
Брандо на секунду замолчал. На его лице мелькнула и тут же исчезла улыбка. Я только успел подумать, что улыбается он странновато.
— Меньше знаешь — крепче спишь. Иначе Тонда страдал бы постоянно.
Я хотел было расшифровать его мысль, но Набико не дал мне шанса.
— Как вам сценарий? — сказал он.
Что еще за сценарий, удивился я. Ах да — тот кошмар, который я пытался забыть.