Один из телохранителей показал, что костер готов.

Пау кивнул, подавая знак.

Его телохранитель закрутил лебедку так, что стрела развернулась на девяносто градусов. Босые пятки пленника оказались в трех метрах над языками пламени.

– Следите за тем, чтобы огонь не доставал до тела, – негромко распорядился Пау. – Слишком сильная боль. Чересчур быстро. Контрпродуктивно.

Линь гадал, зачем ему показывают этот урок пытки. Очевидно, старик знал толк в истязаниях. Но из того, что было известно Линю о правлении Мао, весь режим мастерски владел этим искусством. Пау стоял неподвижно, облаченный в халат из тонкой белой материи, наблюдая за тем, как пленник пытается вырваться из пут.

– Ответишь ли ты на мой вопрос? – крикнул он.

Пленник не подал знака, что услышал его, и только продолжал вырываться.

– Вот видите, товарищ министр, – сказал Пау, – сам по себе огонь доставляет невыносимые мучения, но есть кое-что и похуже.

Едва уловимое движение его руки – и один из телохранителей высыпал в огонь содержимое ведра. Громкое шипение, волна жара, взметнувшая порошок в воздух, где он испарился, обволакивая пленника удушливым облаком.

Несчастный судорожно забился в страшных муках.

Ночной воздух наполнился едким запахом.

– Молотый жгучий перец, – объяснил Пау. – Один уже жар причиняет адскую боль, но висящие в воздухе химические испарения многократно усиливают воздействие температуры на кожу. Если бедолага не успел зажмуриться, он ослепнет на несколько часов. Пары́ раздражают зрачки.

Он подал знак, и еще одно ведро порошка отправилось в костер.

Линь представил себе, что испытывает пленник.

– Не сочувствуйте ему, – словно прочтя его мысли, заметил Пау. – Этот человек является подручным Карла Тана. Вашего врага. Я просто хочу, чтобы он рассказал все, что ему известно.

На самом деле того же самого хотел и Линь.

Огонь продолжал бушевать, и языки пламени уже начинали лизать пятки пленника.

Тот затряс головой, показывая, что признает свое поражение.

– Как видите, много времени это не заняло.

Пау подал знак, и телохранитель развернул журавль прочь от костра. Со рта пленника сорвали изоленту. Ночную темноту разорвал пронзительный крик.

– Никто тебя не услышит, – назидательно промолвил Пау. – До ближайших соседей несколько километров. Говори то, что мы хотим знать, или отправишься обратно в огонь.

Пленник сделал несколько жадных глотков прохладного воздуха, приходя в себя.

– Тан… хочет вас убить. И министра Линя тоже.

– Говори дальше, – приказал Пау.

– Он… охотится… за светильником… Прямо сейчас.

– А Кассиопея Витт?

– Она… тоже… охотится за светильником. Ей… позволили… бежать. За ней… следят.

– Как видите, товарищ министр, – произнес вполголоса Пау, – вот почему приходится прибегать к пытке. Это дает результаты. Так можно узнать много полезного.

Линю к горлу подкатила тошнота. Неужели здесь нет никаких законов морали? Куда подевалась совесть этого человека?

Пау снова подал знак, и пленника опустили на землю. Один из телохранителей достал из-за пазухи халата пистолет и выстрелил связанному боевику в голову.

Линь на мгновение опешил.

– Неужели это было необходимо? – наконец спросил он.

– А что мне оставалось делать? Отпустить его на все четыре стороны?

На это ответа у Линя не было.

– Товарищ министр, как вы собираетесь управлять Китаем, если у вас нет духа защищать себя?

Это замечание ему совсем не понравилось.

– Я верю в силу закона и правосудие.

– Вам предстоит сражение, в котором уцелеет только одна сторона. Ни суд, ни законы не разрешат это противостояние.

– Я не подозревал, что это будет схватка не на жизнь, а на смерть.

– По-моему, Карл Тан только что ясно дал это понять.

Линь вынужден был согласиться.

– Тану неведомо чувство жалости. Он послал своих людей закончить сражение еще до того, как оно началось. Каким будет ваш ответ, товарищ министр?

Последние несколько часов, проведенных в этом странном доме, заставили Линя почувствовать себя бесконечно уязвимым, поставить под сомнение все то, что он знал о себе. Сам он еще никогда не приказывал никого убивать – хотя ему довелось арестовать многих преступников, которые впоследствии были казнены. Впервые на него опустился груз того, что ему предстояло совершить. Быть может, Пау Вень прав. Для того чтобы управлять Китаем, необходима сила. Но у Линя оставались сомнения. Сможет ли он убить человека с такой же холодной бесстрастностью, которую только что продемонстрировал Пау Вень?

Вероятно, нет.

– Нам пора ехать, – сказал Пау. – Это совсем недалеко.

Линь понял, какова цель пути.

Музей Дриза ван Эгмонда.

Опоздать нельзя ни в коем случае.

Провинция Ганьсу, Китай

Открыв дверь бытовки, Карл Тан шагнул в иссиня-черный мрак безлунной ночи – даже звезды были закрыты облаками. Воздух здесь, в сотнях километрах от ближайшего крупного города, был освежающе чистым. Тан размял затекшие ноги. У него в груди бурлили давно забытые чувства. Он был близок – так близок к цели… И сознавал это.

Тан вспомнил отца, мать, наивных крестьян, не знавших мир за пределами своей убогой деревушки. Они прожили там всю свою жизнь, в окружении деревьев и полей, террасами поднимающихся по склону горы. Единственный брат Тана погиб в Тибете, усмиряя бунтовщиков. Никто так и не узнал, что тогда произошло. Убитые горем родители не смели ни о чем спрашивать, а официальные архивы не сохранились.

Но это не имело значения.

«Победи самого себя». Вот что проповедовал Мао Цзэдун. Верь в партию, доверяй правительству. Отдельная личность ничего не значит.

В семье Тана боготворили председателя Мао. Однако его отец также с большим уважением относился к Конфуцию, как в свое время и его собственный отец.

Только покинув деревню, после того как он был отобран в числе немногих, чтобы получить среднее и высшее образование, Тан в полной мере осознал это неразрешимое противоречие. Ему открыл глаза преподаватель философии в университете.

– Позвольте рассказать вам об одном человеке, который жил в государстве Сон и прилежно обрабатывал свое поле. Своим трудом он обеспечивал достаточно продовольствия для своей семьи и своей деревни. Посреди поля стоял большой пень. Однажды заяц, скакавший во всю прыть, наткнулся на этот пень, свернул себе шею и умер. Это оказалось весьма кстати, поскольку зайчатина пришлась по вкусу всем. После этого случая человек забросил свой плуг и стал караулить возле пня, рассчитывая добыть таким же образом еще одного зайца. Однако этого так и не произошло, и его семья и вся деревня стали голодать. Вот изъян конфуцианства. Те, кто пытается повелевать настоящим, оглядываясь на прошлое, совершают ту же самую ошибку.