Вот то, что бывший немецкий посол в России мог бы увидеть в первые дни августа в Берлине. Люди на улицах распевали Die Wacht am Rhein, а молодые дамы, одетые в белое, раздавали призывникам и военным лимонад, кофе, молоко, бутерброды и сигары, девушки в специальных желто-черных вагонах Liebesgaben’ах дарили германским военным «подарки любви»35. На Потстдамской площади толпа берлинцев с радостным энтузиазмом набрасывалась на проходящих мимо японцев и на руках носила их, воображая, что имеет дело с естественными врагами России и не менее естественными союзниками Германии36. Даже рейхсканцлер Т. фон Бетман-Гольвег и кайзер попали под влияние этих настроений, разрешив в начале августа 1914 г. вывоз в Японию заказанных правительством микадо тяжелых орудий и брони. Японцы вывезли заказ, после чего последовали весьма неожиданные для Германии события37.

16 августа Токио предъявил Берлину ультиматум, ответ на который немцы должны были дать до 23 августа. Он состоял из двух требований: 1) немедленно вывести войска и флот из китайских и японских вод; 2) не позднее 15 сентября 1914 г. передать без каких-либо компенсаций Циндао Японии «с видом дальнейшего восстановления его Китаю»38. Немцы отказались принять эти требования, и Япония вступила в войну на стороне Антанты. Уже 29 августа Токио объявил блокаду Циндао и морских подступов к нему39.

Население Австро-Венгрии реагировало на начало войны по-разному. В Праге обстановка уже с первых же дней сильно напоминала историю с призывом бравого солдата Швейка под знамена Габсбургов. 1 августа 1914 г. русский консул в этом городе докладывал: «Всеобщая мобилизация объявлена сегодня. Части войск отправлены на румынскую и итальянскую границу. Мобилизация идет неудачно. Не хватает обмундировки. Энтузиазма никакого нет. В народе сильное недовольство»40. В Вене и Будапеште настроения были другими: там проходили массовые патриотические демонстрации под черно-желтыми флагами, один парад следовал за другим, резервисты спешили на сборные пункты. В ряде районов Чехии солдат встречали на станциях представительницы всех слоев общества, распределявшие среди солдат хлеб, чай, сигареты.

Далеко не все подданные Габсбургов стремились к активному участию в обороне империи, ее области значительно отличались друг от друга не только по национальному и религиозному составу. 73 % населения Галиции и Буковины, на территории которых должно было пройти большое пограничное сражение, задействовалось в сельском хозяйстве, по сравнению со средними показателями в 55 % по Австро-Венгрии. Среднегодовой доход на душу населения составлял в Галиции 316 крон, в Буковине – 310 крон (Нижняя Австрия – 850 крон, Богемия – 761 крона)41. На внутреннюю слабость Австро-Венгрии обращали внимание и ее союзники. Э. Людендорф отмечал: «…как и в сентябре (1914 г. – А. О.), при поездке в Ней-Сандец, я получил впечатление о полной отсталости народностей, которые не принадлежали к числу господствующих. когда я увидел хижины гуцулов, мне стало ясно, что это племя не могло понять, за что оно воюет»42.

Неудивительно, что в боях на русском фронте австро-венгерские части, укомплектованные славянами, не всегда демонстрировали стойкость наравне с немецкими частями и гонведом. Провоевавший практически всю войну на Юго-Западном фронте А. И. Деникин так вспоминал об австровенгерской армии: «Конечно, рассматривалась она нами неизмеримо ниже германской, а разноплеменный состав ее со значительными контингентами славян представлял явную неустойчивость. Тем не менее для скорого и решительного разгрома этой армии наш план предусматривал развертывание 16 корпусов против предполагавшихся 13 австрийских»43.

Утром 2 августа 1914 г. германское посольство (80 человек) выехало поездом с Финляндского вокзала домой через Швецию44. Порядок был соблюден, в то время как при эвакуации русского посольства из Германии на сотрудников, членов их семей и укрывшихся в посольстве подданных России, включая женщин и детей, были совершены нападения толпы, некоторые из них подверглись избиению. Только послу удалось проехать беспрепятственно45. «По счастливой случайности я лично не пострадал», – заявил в интервью по возвращении в Россию С. Н. Свербеев. Первые четыре автомобиля при выезде дипломатов конвоировал наряд из 15 конных жандармов, остальные были предоставлены собственной судьбе, кулакам и тростям берлинцев46. Весьма тяжелым было положение тех, кто спешил к границам нейтральных государств с гостеприимных немецких курортов: их арестовывали, женщин и даже детей избивали прикладами, а толпы мирных немцев призывали к расправам47.

Сложности возникли даже у императрицы-матери, которую война застала в Германии. Отъезд ее поезда сопровождался улюлюканьем и оскорблениями. Марии Федоровне пришлось задержаться в Дании: до вступления в войну Великобритании шведские власти были очень придирчивы в вопросе о разрешении переезда через свою территорию русским подданным, а императрица не хотела пользоваться своим особым положением. Эта история вызвала сильнейшее раздражение у Николая II. «Государь не скрывал, – вспоминал русский министр финансов, – своего негодования проявленным Вильгельмом II отсутствием простой вежливости по отношению к императрице Марии Федоровне. Он добавил, что если бы мы объявили войну Германии, и мать германского императора была бы в России, он дал бы ей почетный караул для сопровождения ее до границы»48.

Немцы смотрели в будущее без боязни и поэтому не церемонились соблюдениями правил приличий прошлого. Немецкая военная разведка в предвоенные годы констатировала постоянный рост революционных настроений и пропаганды49. Перед отъездом из Петербурга Ф. фон Пурта-лес не скупился на слова. Об этом упоминает и английский посол в России: «Германский посланник предсказывал, что объявление войны вызовет революцию. Он даже не послушался приятеля, советовавшего ему накануне отъезда отослать свою художественную коллекцию в Эрмитаж, так как предсказывал, что Эрмитаж будет разграблен в первую очередь. К несчастью, единственным насильственным действием толпы во всей России было полное разграбление германского посольства 4 августа»50. Именно против Германии, а не Австро-Венгрии были направлены тогда чувства, во всяком случае городского населения России, именно в «немце» оно не без основания видело настоящего творца кризиса и войны51.

Самое заметное участие в нападении на здание немецкого посольства сыграла молодежь, заметно разогретая пришедшими в Петербург известями об издевательствах, которым подверглись русские в Германии52. «Уличные горлопаны, которых везде и всегда много, рады были «выдающемуся» случаю, чтобы покричать и продемонстрировать свои дешевые чувства на улицах… – вспоминал русский генерал. – Но тут было мало, конечно, патриотизма и много, очень много звериного»53. Германское посольство подверглось разгрому и было подожжено. Даже массивная скульптурная композиция на парапете крыши здания, изображавшая двух воинов, державших под уздцы коней, была сброшена вниз, а металлические фигуры утоплены в Мойке54. На площади перед Исаакиевским собором горел костер из портретов кайзера, взятых в посольстве, в воздухе летали бумаги. Полиция поначалу не вмешивалась, позже прибывший эскадрон конных жандармов постепенно оттеснял толпу с тротуаров. За всем этим наблюдал министр внутренних дел Н. А. Маклаков в компании только что назначенного нового градоначальника55. Министр проигнорировал просьбу представителя МИДа вмешаться и остановить акты вандализма. Он считал, что подобным образом народные страсти смогут найти безопасное применение56.