Мы все помолчали задумчиво, и я бултыхнул в свой стакан белой лошадки, со вкусом выпил. Глубоко прошло, горячо, сильно, по селезенке вдарило. Ни одна жилочка на его смуглой роже не дрогнула, только улыбнулся вежливо:

— Глядя на вас, я готов охотно поверить, что вы действительно народ особый, ни на кого не похожий…

— И правильно! И верь! Верь мне! Я не обману! Знаешь, как Россия по латыни обзывается? Нет? Рутения. Рутения! От рутины, наверно, происходит. А рутина — это бессмысленное следование обычаю, традиции, легенде. Мы — Рутения, мы — обычай, легенда. И нет у нас такой традиции — куда попало на сторону дочек раздавать…

Он покачал головой своей кудрявой, многомудрой, аидской-гебраидской, набуровил твердой спокойной рукой виски себе в стакан, не на пальчик — на ладонь, и, не поморщившись, хлопнул. А во всем остальном вел себя хорошо, выдержанно. И по спокойствию его, по тому, как тихо вела себя Майка при нем, знал я чутьем картежника старого, всем своим игроцким боевым духом угадывал — не сдана еще колода до конца, козыри еще не все объявлены. Боевой стос предстоит. Правда, дело у него все равно пустое. Моя карта всегда будет старше.

— И судьба наших детей, ваших внуков, тоже безразлична вам? — спросил лениво Магнуст, даже как-то равнодушно.

И я — сразу вспыхнувшим внутри чувством опасности, сигналом отдаленной тревоги — почуял: он меня не жалобит и подходцев ко мне не ищет, и не просто расспрашивает, — он ведет по какой-то странной тактике пристрелочный допрос. У него есть план, у него есть цель — не просто мое письменное согласие на брак, а нечто большее. Серьезное. И для меня весьма опасное. Только уловить не мог — что именно?

— А у вас уже дети есть? — удивился, испугался я, весь всполохнулся.

— Нет пока. Бог даст — будут.

— Вот когда будут — тогда поговорим. Хотя я бы тебе, Магнуст, не советовал. На кой они тебе? Большому человеку, настоящему мужчине, деятелю — совсем ни к чему они. Отвлекают, мешают, расстраивают. Мужик с детьми на руках в лидеры ни в жисть не пробьется. Возьми, к примеру, вашего Адика, Адольфа, я имею в виду Шикльгрубера, — проскочил бы он разве в фюреры кабы у него пятеро по лавкам сидели? Никогда…

— Наверное, — кивнул зятек. — Или ваш Ленин. Тот же случай.

Майка процедила сквозь зубы:

— Мулы не размножаются — природа безобразничать не дает.

— Эх, Майка, Майка! — покачал я сокрушенно головой. — Ну зачем же ты такие грубости про святого человека говоришь? И для России это исторически не правильно — у товарища Сталина дети были…

— Ага! Вспомни еще про Ивана Грозного и Петра Первого, — Майка пронзительно засмеялась. — Приятно подумать, что у каждого из этих тиранов один ребенок был изменник, а другого они собственноручно убили…

Глупая сучонка, не тарань мое сердце. Что ты знаешь о них? Что знаешь обо мне? Я ведь не тиран, я только опричник. Почему же мне досталась та же участь — убиенный ребенок и ребенок-изменник?

Магнуст снова спросил:

— Вы считаете, что вам дано право решать нашу судьбу?

Я захохотал от души:

— Экий ты смешной парень! Кто ж кому права дает? Дают обязанности. А прав — это кто сколько себе взял, столько и имеет!

Я вслушивался в тишину, в себя, в горение спирта в моих жилах, я свидетельствовал бурную жизнь химического производства моего органона. Там было все в порядке.

— Вы никогда ничего не боитесь? — вдруг негромко, почти ласково спросил Магнуст, и от ласковой этой проникновенности с шипением прыснул в крови адреналин, замерло на миг сердце и бешено сорвалось с ритма, засбоило, сделало проскачку и ударило сразу в намет, и пожарные системы охлаждения выплеснули через тугие форсунки пор струйки пота, коротким трезвоном рванула аварийная сигнализация в ушах, а накопительный резервуар пузыря напряг клапан сфинктера для мгновенного сброса балластной мочи.

Козырь объявлен. Козырь — пики. Перевернутое черное сердце. Пики — страх.

«Вы никогда ничего не боитесь?» Я уже слышал этот вопрос. Я слышал этот голос. Может, не голос, а интонацию. Ласковую, пугающую до обморока. Кто задавал этот вопрос? Кто? Где? Когда? При каких обстоятельствах? Господи!

Это же мой голос! Это я задавал этот вопрос. Я? Кому? АУДИ, ВИДЕ, СИЛЕ.

Разве я могу их всех вспомнить?..

Приподнял голову и увидел, что Магнуст смотрит мне прямо в глаза. Впервые. Кошмарные черные кружки мишеней уперлись мне прямо в мозг. Значит, ты поставил на пики, дорогой зятек? Ну что ж, для тебя же хуже — я сам люблю крутую, жесткую игру. В лоб. Тем хуже для тебя.

— Вы никогда ничего не боитесь?

— Ой, сынок, не понимаю я тебя. Чего ж мне бояться-то? Я ж вот он, весь как на ладони! Бери меня за рупь за двадцать! Чего ж бояться-то?

Он наклонился ко мне через столик, и глаза его были уже совсем рядом, и неприятно звякнули все его шаманские цепочки и браслеты, и сказал так тихо, что я один и услышал, будто губной артикуляцией передал он мне условный сигнал:

— Суда, например…

И я ему так же неслышно ответил:

— Нет такого суда. И судей нет над нами. И истцов не осталось…

— Есть, — сказал он твердо. — Я говорю, что есть.

А я сказал:

— Нет. Людей больше нет. Все умерли.

Он усмехнулся углом злого сильного рта и заверил:

— Есть. Не все умерли.

— Кто? Интересно знать — кто? У тебя нет прав говорить с ними!

Магнуст прикрыл глаза на миг, шепнул доверительно:

— Права — это кто сколько себе взял, столько и имеет…

Ах ты, жидовская… Лицо… Лицо. У него не морда, а лицо. Морда — у наших жидов. А у этих — лицо. Им идет-личит лицо. КВОД ЛИЦЕТ ЙОВИ, ТО НЕ ДОЗВОЛЕНО БЫКУ.

Эх, выпить бы сейчас хорошо! Да только нечего — троянский уайт хорз испустил кукурузный дух, кончился, завалился набок, откинул пробку. И дома ни капли: женулька-сука обо мне же заботится, здоровье мое бережет, себе на тряпочки выкраивает. Ах, это страстное томление недопитости! Раскаленная бездна под иссохшими небесами. Ярость прерванного коитуса. Тоска голодного по вырванному изо рта куску. Иссякающая энергия моего ненасытного сердца.

Притихшие по углам бабы. И равнодушно-спокойный зятек напротив. Спокойствие взведенного курка, нависшего над головой кирпича, разверстого в темноте канализационного люка. Ему нужна не бумажка. Ему нужна моя голова. На меньшее не согласится. Тем хуже для него. Ему, наверно, и Майка не нужна. Он меня искал, подлюка. Нашел, дурачок?

— Ты, сынок, никак грозишься мне?

— Нет. Я объясняю вам условия предложенной игры.

— Чего-то не пойму я. Ты уж сделай милость, подробней расскажи об игре, да про условия поподробней.

— Сейчас это будет неуместно. — Магнуст встал, и я только сейчас рассмотрел, что он со мной одного роста. Сто восемьдесят один сантиметр. КИНГ САЙЗ.