открыла глаза после своего первого оргазма с ним… осознавая, что теперь я буду подыхать от голода сильнее, чем раньше. Ведь я уже попробовала на вкус… что значит быть с НИМ, быть ЕГО и что он может мне дать.

Приподнял вверх, и я впиваюсь в его плечи, задыхаясь в ожидании. Боль и тихий крик, не отрывая взгляда, почувствовать всего в себе, такого твердого, разрывающего на части. В губы всхлипнуть его имя… в какой раз, притягивая к себе, чувствуя, как окаменели его мышцы, как его трясет.

— Тшшш…малыш, — заставляет обхватить его шею руками и самой ответить на поцелуй. Он чувствует, какие соленые мои губы? Чувствует, что это не слезы боли… это слезы первого счастья? Моего. Самого. Первого. Счастья.

Вместе с первым толчком сильнее впиться в плечи, сжимаясь. Необратимо. Уже не избежать. Уже полностью в его власти. Второй толчок — впиться зубами в его губы. Неосознанно, невольно поделиться болью. И я чувствую, как взорвался контроль, как выпущен зверь на волю. Я сама его выпустила. И теперь он сожрет… и от осознания этого противоестественный стон наслаждения, уже иного, незнакомого, яростного. Выше, впечатывая в стену, глубже и яростнее… и боль сменяет волна за волной. Накрывают всплесками новых диких ощущений. Я больше не я, а стонущее, воющее животное, которое отвечает зверю на рычание инстинктивно. В самом примитивном танце, в самом первобытном. Больно и сладко, и не хочется ни мгновения передышки… смотреть в его глаза и чувствовать, как он берет меня не только плотью, но и взглядом. Отдает звериную похоть и жажду, заражая, отравляя его собственной дикостью, сминая мою грудь ладонями, сжимая соски, заставляя кричать… громко, надсадно, захлебываться криками, чувствовать, как снова по краю, по лезвию. Снова на грани шквала и взрыва…

* * *

Оторвал её рывком от стены и опрокинул на пол, распахивая в стороны длинные ноги и вонзаясь в неё резким движением. Впиваясь пальцами в белоснежные бёдра, с удовольствием глядя, как появляются синяки на коже. Как она сама сгорает в тысячах оттенков разных эмоций. Такая яркая палитра, что от неё слепит глаза. И я не согласен делить их ни с кем. Моё! Её эмоции для меня. Голос. Только моё тело. Юное тело подо мной. И дикое желание разорвать его на части. Уступить ему, нависая над ней. Первый глоток моего собственного наслаждения, и неистовое желание выпить её всю. Досуха. Оплетает бёдра ногами, вынуждая мысленно выругаться. Сумасшествие. Оно накатывает быстро и резко. Чувствуя, как сжимается пружина внутри, кажется, ещё чуть-чуть, и она выпрямится, вырвавшись из тела.

Провел языком по её дрожащим губам, растирая клитор пальцами и тихим приказом:

— Кричи, малыш…

* * *

Боль смешивается с эйфорией, переплетается вместе с дикостью. Быть под ним, смотреть на него, когда он врезается в меня. Боль взрывается в венах наслаждением, тягучим, вместе с глотками и касаниями кончика языка. Удерживает взгляд и проникает еще глубже…в меня саму, туда, где моя душа, берет её так же яростно, толчками, заражая хаосом вожделения. Лезвие граней перед падением остро, очень остро, погружаясь в черные зрачки, слыша властное:

— Кричи, малыш…

И я понимаю, что меня разрывает на части, я кричу… я слышу свой собственный крик, и от наслаждения сводит судорогой все тело, еще сильнее чувствовать его в себе, сжимая изнутри, до боли внизу живота, до оглушительно-чистого экстаза, который взрывается не только в теле, но и в голове. Потому что заполнил меня всю. Без остатка, просочился в каждую пору на теле, пробивая насквозь безумным оргазмом, от которого крошится сознание.

* * *

Громкий крик её наслаждения отдается в моем теле первой судорогой наступающего оргазма. Лихорадочно сжимает член изнутри, а я в который раз сжимаю зубы, сдерживаясь. Тогда я впервые заставил её кончать со мной. Почему-то стало невероятно важным, чтобы она испытала наслаждение. Увидеть это выражение ослепительного кайфа на её лице снова, почувствовать его быстрыми сокращениями, сожрать на ментальном уровне каждую эмоцию…Слабость, в которой не смог себе отказать.

Закинул её ноги на свои плечи, проникая ещё глубже, понимая, что уже причиняю боль… Но чудовище скалится в требовании настоящего удовольствия, и я не хочу противостоять ему, позволяя, ногтями вспарывать кожу, до боли сжимая упругую грудь.

Зверь рычит, всё сильнее тараня податливое тело, он слишком долго шёл за своей жертвой, чтобы отпустить её так просто.

Но жертва не сжимается в ужасе, не хрипит от боли. Она раскрывается всё больше, она охотно подставляется под удары животного, не переставая то ласкать его, то неистово отвечать на его поцелуи. И это ломает психику покруче любого эксперимента. Это вынуждает всё сильнее долбиться в неё, рыча, ругаясь сквозь зубы, чтобы вдруг ощутить, как проткнула рёбра спираль стальной пружины, вспоров кожу, вырвавшись из тела, разорвав на части лёгкие. И уже невозможно дышать. И я выгибаюсь, изливаясь в неё, стискивая ладонями хрупкие бёдра.

Безумие вылетело наружу, оставив после себя пустоту. Не освобождение, а затягивающую, засасывающую в глухую пропасть пустоту.

Проект полетел к чертям. Долгие годы опытов. Огромные финансовые средства. Но единственное имело значение сейчас — это то, что не хотелось сломать её тут же. Как я делал это всегда. Игрушки. Зачем они, если знаешь, что больше не будешь играть в них? Отдать другим нельзя. Поэтому лучше разбить. Разодрать. И чем больше осколков получится, тем острее будет послевкусие.

Но с ней…я вдруг чётко осознал, что не наигрался. Тогда я ещё верил, что играю.

Глава 20

Холодная вода размеренно била по коже крупными каплями, а мне все еще казалось, что я горю и не остываю. Словно от капель шел пар, когда они касались воспаленной кожи. И там, где остались следы от нашей бешеной страсти, щипало и саднило. Я смотрела на жидкое мыло и думала о том, что смою с себя его запах…Мне кажется, я просидела там несколько часов, не решаясь намылиться, вымыть волосы и всю себя. На внутренней стороне бедер следы моей крови и его спермы. Принадлежность обрела четкие формы, объем. Перестала быть просто фактом, стала осознанной… я ее приняла, как принимала его в себя, извиваясь под жилистым, мускулистым телом и впервые в жизни кричала от наслаждения.

Осталось послевкусие, терпкое, острое. Везде. Я все еще чувствовала прикосновения Владимира и жестокие, сумасшедшие ласки. Если бы не умирать так скоро, то я уверена, что мне этих воспоминаний хватило бы на несколько жизней вперед. Каждый стон,