Петер задрожал, чувствуя, как сквозь его плоть ползут навстречу друг другу две силы, две противоположные сущности, Алчный Вопрос и Достоверный Ответ, торопясь слиться в обжигающем удовлетворении.

Его нос уловил тысячу запахов и миллион скрытых за ними историй. Люди пахли проведённой ночью, еда — мыслями грузчиков, кофе — шелестом костариканских пальм и раскалённым асфальтом. Петер стал Псом, а Пёс стал Петером. Пуговица, маленькая костяная пуговица, частичка искомого. Петер поднёс её к носу, делая вид, что прикрывает ладонью зевок.

Оборвавшаяся нитка, не удержавшая пуговицу — спёртый воздух полуподвальной мастерской, протечки по стенам, осенний шотландский сквозняк из приоткрытой фрамуги. Кашемир — тяжёлый и лёгкий одновременно воздух гималайских предгорий. Шёлковая подкладка — пряный и шальной ветер кантонских провинций. Волоски на запястье, смуглая холёная кожа, сильные тренированные мышцы, ладонь, готовая пожимать руки и держать оружие. Пронар.

Подлокотник. Металлический. Раскладной стул или кресло. Вода. Много воды вокруг. Пресной, прохладной, не затхлой. Река. Пол чуть ходит под ногами. Гулкий железный настил. Палуба судна.

Тонкие нити запахов оплели всё вокруг, скрутились в невидимый шнур, и Петер дёрнул за него, как за верёвку колокола. Картинка распалась без следа, но шнур остался в руке, и потянулся, завился — по белому пунктиру автострады, мимо мелькающих дорожных знаков, где-то налево, а где-то направо, выбирая кратчайшую и быстрейшую траекторию, пока не замедлил свой полёт в ржавых камышах у борта низко посаженного сухогруза. Пронар был здесь — лишь взойди на борт.

Разжав пальцы и выпустив Пса, Петер ещё минуту сидел, опустив голову, тяжело дыша, борясь с тошнотой. Пилюля, вспомнил он. Пилюля от доброго доктора Руая. Одна в день, по утрам. Сейчас ведь уже вполне утро? Волшебная пилюля, позволяющая общаться с фигуркой и оставаться живым. Средство, помогающее приручить Пса.

Сверхчувствительность к запахам уже отступила, и теперь Петер мог учуять только бодрящий аромат последнего глотка кофе в чашке да резкую химическую отдушку от недавно мытого пола. Двухсантиметровая белая капсула из пузырька — сегодня и ежедневно, пока Пёс рядом, пока есть нужда в его умении.

Закинув рюкзак на одно плечо, Петер вышел на парковку к мотоциклу. Усталость сменилась пьянящей лихорадочной бодростью. Он Гончий, бегущий по следу. Стрела, летящая к цели. Стрела, по собственной воле подстраивающаяся под дуновение ветра, выбирающая отклонение, видящая чёрный зрачок «яблочка». Абсолютное оружие, не предполагающее промаха.

Обогнув Метц, он не ушёл на Саарбрюккен, а продолжил движение на юг в сторону Страсбурга. Мотоцикл разрывал пространство, наматывал километры на счётчик, таранил время — наконечник стрелы, почуявшей цель.

Проезжая границу с Германией, проходящую по мосту через Рейн, Петер сбавил газ и со скоростью пешехода миновал заспанного безучастного полицейского.

Чёрный мотоцикл, чёрный всадник, точка, скользящая по карте. Проехав Кель, небольшой городок на правом берегу Рейна, Петер свернул с шоссе. В долине реки лежали плотные пласты тумана, скрывая обширные заводи и полноводные протоки. Великая германская река здесь лишь набирала силу, но уже была судоходной.

Невидимый шнур, стократ прочней, чем нить Ариадны, тянул Петера за собой, подсказывая ему правильные повороты и натягиваясь всё сильнее.

Пустынная второстепенная дорога, не ведущая ни к какому городу, прижалась к широкому затону, наполовину заросшему осокой и тростником. Петер издалека увидел надстройку рубки. На берегу, напротив сухогруза, пришвартованного у низкого покосившегося причала, стояли три внедорожника и два грузовичка. «Аллес гут!» — привычный слоган на бортах безошибочно читался с полукилометра.

Навстречу приближающемуся мотоциклу от одной из машин направился вразвалочку рослый парень, телосложением не уступающий Петеру. Свои.

Петер предусмотрительно снял шлем.

— Привет, Сала! На рыбалку приехали?

— Гончий? Ты откуда тут?

Отчитываться перед кем попало Петер не собирался, поэтому тоже ответил вопросом на вопрос:

— Пронар не уехал ещё?

Сала сощурился, что-то соображая, потом достал рацию и пробурчал в неё коротко и неразборчиво. Ответили ему так же невнятно, но этого хватило — Сала махнул рукой в сторону судна:

— На берег не выезжай, песок сырой, сядешь. Проходи, тебя ждут.

С борта на причал были спущены грубые неоструганные сходни. Поднимаясь на палубу, Петер посмотрел на воду в щель между причалом и бортом. С того момента, как он вошёл в казино на атлантическом побережье в Довиле, не прошло и двенадцати часов.

На судне кипела работа. Большая часть палубы была заставлена ящиками и тюками. Обилие красных крестов не оставляло сомнений: перевозится гуманитарная помощь. Куда — такого вопроса Петеру в голову не пришло: в благополучной Европе лишь одно место постоянно нуждалось в поддержке — родной Козмет.

Люди Уштара вскрывали ящик за ящиком. Каждая ёмкость была заполнена не доверху, и на свободное место размещались плоские коробки зелёного армейского цвета. Тут же ящик закрывался вновь и пломбировался. Работа явно шла к концу — зелёных коробов на палубе оставалось не больше дюжины. Среди занятых переупаковкой бойцов Петер узнал гонцов Харадиная, с визита которых в январе начался его долгий поход за Свиньёй.

— Возитесь, как прелые мухи! Живей! — голос пронара перекрывал и треск вскрываемых крышек, и стук молотков, и гул корабельной машины.

Джак Уштар как на троне восседал посреди палубы на раскладном металлическом кресле. Невидимый шнур, подаренный Петеру Псом, расплёлся на зыбкие нити и истаял.

— Джак! — Петер шагнул к пронару, но близко подходить не стал. — Я вернулся.

Уштар удивлённо оглянулся. Ничего докторишка ему не передал, взъярился Петер.

Даже в повадках пронара сквозило что-то царственное. Поговаривали, что он — внебрачный сын самого Ахмета Зогу, последнего албанского короля. Сорокапятилетний, матёрый, уверенный в себе Джак Уштар держал в Райнланде несколько компаний, легальная и криминальная деятельность которых были сбалансированы так тщательно, что полиция проявляла к нему скорее формальный, чем реальный интерес, — не больше, чем к любому другому иммигранту с Балкан. Он никогда не отказывал в помощи ни албанцам ни косоварам, но отбирал к себе в команду лишь самых толковых, остальным просто помогал приткнуться там-сям, чтобы хватило на кусок хлеба. Попасть «под крыло Уштара» среди иммигрантов считалось за счастье, потому что каждый приглашённый под это крыло ощущал, что вся мощь, сосредоточенная в руках пронара, при необходимости может быть направлена на защиту интересов даже самого никчёмного и рядового члена команды.

Джак поднялся из кресла и жестом пригласил Петера подойти. С любопытством рассмотрел его глаза. Вопросительно поднял подбородок: ну, мол?

Петер похлопал ладонью по рюкзаку.