Мои ногти отросли еще недостаточно, но их хватило, чтобы провернуть дело.

Лом потихоньку пополз в мою сторону. Когда он оказался в пределах досягаемости, я втащила его в отверстие и вознесла хвалу святому Танкреду, лежавшему где-то в нескольких футах подо мной.

С этого момента вытолкнуть камень стало детской забавой.

Теперь в помещении было достаточно света, чтобы можно было отыскать фонарь, закатившийся в дальний угол. Я проверила его исправность, после него проползла сквозь стену в склеп, где наконец смогла выпрямиться и дать отдых своему затекшему телу. Ладони и колени были нещадно исцарапаны и ободраны.

Я возгордилась собой. Понимаю, что чувствовали ветераны, раненные на войне.

Перед тем как двинуться дальше, в основную часть склепа, я постояла, прислушиваясь.

Ни звука.

Кто бы ни был в склепе, эти люди ушли. Сомнений в этом нет. Помещение было наполнено неподвижностью, какая бывает, когда все обитатели мертвы.

Тем не менее, признаюсь, что, когда я кралась мимо печи, у меня побежали мурашки по коже — но только чуть-чуть.

Теперь я находилась у подножия ступеней, ведущих в церковь. Надо ли мне еще о чем-то беспокоиться? Может, полуночные визитеры притаились в ожидании меня на выходе из церкви?

Им достаточно просто спрятаться за могильным камнем, к которому припаркована «Глэдис», и наброситься на меня, как только я покажусь — похитить девочку на церковном кладбище посреди ночи нетрудно.

Вероятно, мне лучше пока остаться в церкви, свернуться клубочком на скамейке, вздремнуть немного и устремиться домой, когда взойдет солнце. Никто и не узнает о моей вылазке.

Да, так я и сделаю.

Я медленно поднималась по каменной лестнице — ступенька за ступенькой.

Наружная дверь церкви была закрыта, но не заперта — обычное ее состояние после эпохи Генриха VIII, при котором английские церкви грабили и разрушали.

Слева от меня, освещенный лишь светом луны, струившимся сквозь витражные окна, по центральному проходу расстилался красной лентой ковер.

Я снова подумала о балладе и о разбойнике, которого в конце концов пристрелили, как собаку, на дороге.

И почему-то я вспомнила о бедном мистере Колликуте.

Мистер Колликут, конечно же, не лежал в луже собственной крови посреди дороги с кружевным жабо на шее, но вполне мог.

Меня будто молнией озарила вспышка.

У него было кружевное жабо на шее.

Или что-то очень похожее.

Разбойник умер из-за любви, не так ли? Чтобы предупредить его, что таверна кишит людьми короля Георга, черноглазая дочь хозяина Бетси выстрелила себе в грудь.

Они погибли оба.

Будет ли еще одна жертва в Бишоп-Лейси? Планируют ли убийцы мистера Колликута заставить замолчать еще кого-то — кого-то, любившего несчастного органиста?

Я медленно прошла по центральному проходу, касаясь скамеек по обе стороны кончиками пальцев и вбирая чувство безопасности, исходящее от старинного дуба.

Света было достаточно, чтобы я смогла подняться по ступенькам на алтарь, не зажигая фонарь.

Займемся делом, — решила я.

Хотя панель в стене была почти невидима, Фели открыла ее с легкостью. Смогу ли я найти засов?

Я пробежала пальцами по полированному дереву и резным украшениям, но они были на ощупь такими же прочными, как и на вид. Я нажимала там и тут — бесполезно.

Мордочка резного деревянного чертенка нахально ухмыльнулась мне из теней. Я взяла его за выпученные отполированные щеки и попыталась повернуть.

Что-то щелкнуло, и панель отъехала в сторону.

Я осторожно вошла внутрь.

Прикрыв панель за своей спиной, я включила фонарик.

Будь благословен, святой Танкред, покровитель фактов!

На полу в свете фонарика в пыли виднелись отпечатки ног Фели и мои. Никто с тех пор больше здесь не ходил. Полиция не нашла повода изучить внутренности органа. Да и с чего бы им это делать? Орган и близко не находится с местом, где было спрятано тело мистера Колликута.

Даже мистер Гаскинс не заходил сюда достать летучую мышь из трубы органа — я узнала бы следы сапог могильщика за милю, а значит, вероятнее всего, труп летучей мыши до сих пор где-то в нижней части шестнадцатифутового диапазона.

Покойся с миром, малютка, — подумала я.

Она залетела через загрузочное отверстие в печи, предположила я, во время ночных хождений того, кто замуровал мистера Колликута в стене склепа.

Я постучала по трубе костяшками пальцев, но ничего не услышала. Наверняка летучая мышь погибла.

Мой фонарь осветил парочку свежих полукруглых царапин на дереве органа. Я встала на колени рассмотреть их получше.

Да, сомнений нет.

— Пуфф!

Я подскочила от неожиданности, когда виндлада в дальнем углу издала сухой свист. Надгробье Иезекии Уайтфлита шевельнулось, направляя струю воздуха в механизм органа.

Сзади меня что-то зашипело.

Я резко повернула луч фонаря и сразу же засекла источник звука. В деревянной системе труб было просверлено круглое отверстие чуть меньше в диаметре, чем свинцовый карандаш, и это сквозь него со свистом проходил воздух.

На полу прямо под отверстием виднелось высохшее красное пятно. Когда я сделала шаг вперед, под подошвой моей туфли что-то хрустнуло. Даже не глядя, я знала, что это стекло.

Мои труды в лаборатории позволили мне хорошо познакомиться с принципами работы манометра, этой наполненной жидкостью стеклянной трубки в форме буквы U, использовавшейся для измерения давления воздуха.

Разумно, что орган оборудован таким устройством, чтобы измерять давление в виндладе. Трубка, размеченная на дюймы, была раньше частично наполнена цветным спиртом, и его уровень позволял определять давление — примерно по тому же принципу, что и уличный термометр.

Сейчас от манометра остались только стеклянные крошки и зазубренное кольцо в том месте, где он треснул на уровне деревянного гнезда.

Остатки манометра, если я правильно понимаю, сейчас находятся в кулаке покойного мистера Колликута.

Вот на этом самом месте, внутри огромного органа, который он любил и на котором играл, органист нашел свою смерть.

Я в этом уверена.

У меня не было при себе карманного ножа, чтобы взять образец красного пятна, но это не проблема. Чтобы не загрязнить образец пальцами, я откручу крышку от фонаря и использую ее на манер импровизированного скребка.

И только направив свет фонаря себе на колени, я поняла, что натворила со своей одеждой. Мое лучшее черное пальто выглядело так, будто я каталась по золе. Его покрывали потеки могильной слизи, грязь туннеля и слой пыли. Еще один предмет одежды, подлежащий сожжению.