Бой для отряда Эристова начался удачно: майор Момбелли с батальоном егерей штыковой атакой прорвал центр турецкой позиции. В это же время капитан Вельяминов захватил орудия противника, тем самым лишив его единственных двух пушек. Одновременно с Момбелли и Вельяминовым повел в атаку четвертый батальон Брестского пехотного полка майор Шафиров, опрокинувший правый фланг турок. Там было большое скопление неприятеля, но, несмотря на все его усилия, враг ничего не смог противопоставить русскому штыку.

Центра позиции османов не существовало, но фланги были еще сильны, и поэтому Эристов отправил к маленькому резерву, находившемуся в трех верстах от боя и состоявшему из двух рот белостокцев, сначала Гулевича с его двумя полевыми орудиями, а затем и остальные два — горные орудия. Ну, и обе турецкие пушки.

Едва артиллеристы успели подойти к белостокцам, как со всех сторон начали наседать массы турок, принявшихся энергично обстреливать небольшой русский отряд, а вскоре и подошедших в шашки. Русские были окружены со всех сторон. Неприятель беспрерывно атаковал, рассчитывая разделаться с небольшой горсточкой, отбить свою артиллерию и захватить все орудия противника до тех пор, пока основной бой не завершится, и Эристов не мог более пока ничем помочь Тулевичу и белостокцам. Турки понимали, что, захватив все орудия, они имеют реальный шанс переменить картину боя в лучшую для себя сторону. И поэтому они беспрерывно и яростно атаковали.

Но русский отряд, несмотря на малочисленность, оказался довольно зубастым. Гулевич почти все время успевал разворачивать все шесть орудий вовремя против основной волны нападающих и в упор расстреливал их картечью. Когда атака шла сразу со всех сторон — тогда у же белостокцы бросались в штыки, отгоняя от батарей чересчур ретивых турок. Но все же численный перевес неприятеля сказывался — через час боя половина артиллерийской прислуги была уже перебита. Сам Гулевич был ранен в ногу в самом начале боя, но так и не успел себя перевязать. Лошадь под ним убили еще раньше, и теперь он сам наводил орудия, сам всем распоряжался и еще успевал подбадривать сотоварищей.

Турки постепенно начали сосредоточивать весь огонь на русских артиллеристов, осознав в них основную опасность. И прежде всего на офицерах. Тактика себя оправдала — Гулевич вскоре был тяжело ранен в живот. Почувствовав, что теряет сознание от боли и не желая показать слабость солдатам — подобное состояние командира может фатально сказаться на всем течении боя, — он отошел за сарай и велел двум солдатам из бывших поблизости перевязать себя. Только они окончили перевязку, как к Гулевичу подбежал фейерверкер.

— Что ты?

— Плохо, ваше высокоблагородие. У нас пушки отымут.

— Как? Разве это возможно? Ведите меня! Двое солдат, взяв его под руки, снова привели Гулевича на батарею. Фейерверкер оказался почти прав — у батарейцев кончились картечные заряды, турки наседали сплошной орущей массой: еще минута, и толпа захлестнет горсточку русских.

Гулевич, всем предшествующим многолетним опытом оказавшийся подготовленным к принятию мгновенных, единственно правильных решений, тотчас приказал резать трубки у шрапнелевых гранат как можно ближе, чтобы их рвало на кратчайшем от выстрела расстоянии. Он сам произвел первые выстрелы и не покинул батарею до тех пор, пока не потерял сознания. Его принесли на перевязочный пункт — за саклю. После вновь сделанной перевязки он пришел в себя и первым делом спросил:

— Для чего я здесь? Нет, нет, мне надо быть на своем месте!

Его отнесли к орудиям уже на руках. Сделав еще несколько распоряжений, он окончательно потерял сознание. Командование принял штабс-капитан Рудаков, доведший бой до победного конца.

Он закончился, когда Эристов, окончательно разгромив основные силы турок и слыша все это время беспрерывный гул сражения в месте расположения резерва, привел на помощь маленькому отряду все силы. Увидя приближающиеся русские колонны, турки скрылись в густом лесу.

Поле боя было залито кровью, кругом лежали тела павших. Турки потеряли более трехсот человек убитыми. Много полегло и русских солдат. Много было и раненых. Но, пожалуй, самая тяжелая рана была у Гулевича.

Пуля попала ему в живот. Офицер не мог лежать, из раны беспрерывно шла кровь, и капитан был почти все время без сознания. Но все же, когда его на носилках несли от перевязочного пункта, он очнулся и спросил:

— Что это значит?

— Неприятель бежал. Победа за нами!

— Когда так, так пустите меня: я сам пойду.

И так, поддерживаемый с двух сторон, он дошел до позиции. Ему тут же сделали операцию, а на другой день отправили в госпиталь в Усть-Цхенис-Цхали, а оттуда — в Кутаиси.

С такой раной, какая была у него, никто не выживал, но офицер продолжал бороться. После всех многочисленных операций он всегда говорил лишь одно:

— Ну, выздоровление мое продвигается вперед. Я хочу и буду жить для того, чтобы достойно отблагодарить турок за то, что не сумели меня положить на месте.

До последнего дня надеялся — даже закупал себе все необходимое для дальнейшей службы. Только не пришлось — герой умер от истощения, не позволив себе ни единого стона, ни единой жалобы.

Турецкая армия, отступив в полном расстройстве, отсиживалась за стенами крепостей, российские же войска, неся прежде всего функции защиты границ, не делали особых попыток их оттуда выкуривать, надеясь на мирное окончание противостояния на Кавказе. Однако этого не произошло — новый турецкий главнокомандующий мушир Зариф-Мустафа-паша, собрав 60-тысячную армию, вновь угрожал спокойствию края, и военные действия вновь возобновились…

Полк Ясона Чавчавадзе пошел в этот поход под щемяще-пронзительный звук наградных серебряных Георгиевских труб, имевших надпись «За отличные подвиги при поражении 36-тысячного турецкого корпуса на Баш-куадыкларских высотах 19-го ноября 1853 года».

24 июня 1854 г. Александропольский корпус перешел через Каре-чай. Анатолийская армия турок располагалась лагерем не далее, чем в двенадцати верстах, — но сражения, решающего в своей определенности, все не было. Целый месяц — лишь тревоги, аванпостные стычки и перестрелки. 16-тысячный русский корпус против целой армии.

Но вот 22 июля в русском лагере раздался пушечный салют — турки потерпели поражение на Чангильских высотах. Генерал К.К. Врангель, разбив турецкий корпус, направлявшийся к Эривани, взял Баязет.

Россия, по сути, не знала национального угнетения. Власть не особенно различала своих подданных по национальному признаку — во главу угла ставилось исполнение государственных функций, а не происхождение.

Человек мог ощущать себя кем угодно — это было его личным, интимным вопросом. Главное — дело. Главное — интегрированность в государственные структуры. Единственная форма какой-то внешней регистрации положения дел со стороны государства — это фиксация вероисповедания. Но и вероисповедание не служило ни в коей мере препятствием для государственной службы (недаром существовала даже особая модификация ордена Святого Георгия — для мусульман, где изображение христианского святого было заменено на символ российской государственности: двуглавого орла).