– Так он кондитер на улице Менял? Зачем же он у вас служит?

– Он немножко напроказил и боится неприятностей.

И мушкетер рассказал своему другу, как он встретил Планше.

– Да, милый мой, – сказал Портос, – что, если б кто-нибудь сказал вам в былое время, что Планше спасет Рошфора, а вы потом укроете его от преследования?

– Я не поверил бы. Но что поделаешь? События меняют человека.

– Совершенно верно, – согласился Портос, – но что не меняется или, вернее, что меняется к лучшему – это вино. Отведайте-ка испанское, которое так ценил наш друг Атос: это херес.

В эту минуту управитель вошел за приказаниями относительно завтрашнего меню, а также предполагаемой охоты.

– Скажи-ка, Мустон, – спросил Портос, – мое оружие в порядке?

Д’Артаньян забарабанил по столу пальцами, чтобы скрыть свое смущение.

– Ваше оружие, монсеньор? – спросил Мушкетон. – Какое оружие?

– Да мои доспехи, черт возьми!

– Какие доспехи?

– Боевые доспехи.

– Да, монсеньор, – я так думаю по крайней мере.

– Осмотри их завтра и, если понадобится, вели почистить. Какая лошадь у меня самая резвая?

– Вулкан.

– А самая выносливая?

– Баярд.

– А ты какую больше всего любишь?

– Я люблю Рюсто, монсеньор, это славная лошадка, мы с ней прекрасно ладим.

– Она вынослива, не правда ли?

– Помесь нормандской породы с мекленбургской. Может бежать день и ночь без передышки.

– Как раз то, что нам нужно. Ты приготовишь к походу этих трех лошадей и вычистишь или велишь вычистить мое оружие; да пистолеты для себя и охотничий нож.

– Значит, мы отправляемся путешествовать? – тревожно спросил Мушкетон.

Д’Артаньян, выстукивавший дo сих пор неопределенные аккорды, забарабанил марш.

– Получше того, Мустон! – ответил Портос.

– Мы едем в поход, сударь? – спросил управитель, и розы на его лице сменились лилиями.

– Мы опять поступаем на военную службу, Мустон! – ответил Портос, стараясь лихо закрутить усы и придать им воинственный вид, от которого они давно отвыкли.

Едва раздались эти слова, как Мушкетон затрепетал; его толстые, с красноватыми прожилками, щеки дрожали. Он взглянул на д’Артаньяна с таким невыразимо грустным упреком, что офицер не мог вынести этого без волнения. Потом он пошатнулся и сдавленным голосом спросил:

– На службу? На службу в королевской армии?

– И да и нет. Мы будем опять сражаться, искать всяких приключений – словом, будем вести прежнюю жизнь.

Последние слова как громом поразили Мушкетона. Именно эта самая ужасная «прежняя жизнь» и делала «теперешнюю» столь приятной.

– О господи! Что я слышу? – воскликнул Мушкетон, бросая еще более умоляющий взгляд на д’Артаньяна.

– Что делать, мой милый Мустон! – сказал д’Артаньян. – Значит, судьба…

Несмотря на то что д’Артаньян постарался не назвать его на «ты» и выговорил его имя так, как хотелось Мушкетону, тот все же почувствовал удар, и удар был столь ужасен, что он вышел, забыв от волнения затворить двери.

– Славный Мушкетон! Он сам не свой от радости, – сказал Портос тоном, которым Дон Кихот, вероятно, поощрял Санчо седлать своего Серого для последнего похода.

Оставшись одни, друзья заговорили о будущем и принялись строить воздушные замки. От славного винца Мушкетона д’Артаньяну уже мерещились груды сверкающих червонцев и пистолей, а Портосу – голубая лента и герцогская мантия. Во всяком случае, они оба дремали за столом, когда слуги пришли, чтобы пригласить их лечь в постель.

На следующее утро, однако, д’Артаньян несколько утешил Мушкетона, объявив ему, что война, по всей вероятности, будет все время вестись в самом Париже и поблизости от замка Валлон, расположенного в окрестностях Корбея, или же около Брасье, лежащего близ Мелена, а также возле Пьерфона, находящегося между Компьенем и Вилле-Котре.

– Но мне кажется, что прежде… – робко начал Мушкетон.

– О! – сказал д’Артаньян. – Нынче война ведется не так, как прежде. Теперь все дело в дипломатии: спросите об этом Планше.

Мушкетон пошел наводить справки у своего старого друга, который подтвердил ему все, что сказал д’Артаньян.

– Только, – прибавил он, – в этой войне пленников подчас вешают.

– Черт возьми, – сказал Мушкетон, – кажется, я все же предпочел бы осаду Ла-Рошели.

А Портос предоставил своему гостю случай убить на охоте косулю, обошел с ним и свои леса, и свои горы, и свои пруды, показал ему своих борзых, свою свору гончих, Гредине – одним словом, все, чем он владел, наконец трижды угостил д’Артаньяна как нельзя более пышно и, когда тот стал собираться в путь, потребовал у него точных распоряжений.

– Сделаем так, мой друг, – сказал ему посланец Мазарини. – Мне нужно четыре дня, чтобы доехать отсюда до Блуа; день провести там; три или четыре – на возвращение в Париж. Выезжайте отсюда через неделю со всем необходимым; остановитесь на Тиктонской улице, в гостинице «Козочка», и ждите моего возвращения.

– Решено, – сказал Портос.

– Я еду к Атосу без всякой надежды на успех. Но хоть я и думаю, что он никуда не годится, все же нужно соблюдать приличия в отношении друзей.

– Не поехать ли и мне с вами? – сказал Портос. – Это меня несколько развлечет.

– Возможно, меня тоже. Но вы не успеете сделать нужные приготовления.

– Правда. Поезжайте, желаю вам успеха. Мне не терпится приняться за дело.

– Отлично! – сказал д’Артаньян.

И они расстались на рубеже пьерфонских владений, до которого Портос пожелал проводить своего друга.

– По крайней мере, – сказал д’Артаньян, скача по дороге на Вилле-Котре, – я буду не один. Этот молодчина Портос еще исполнен сил. Если Атос согласится, отлично. Мы тогда втроем посмеемся над Арамисом, этим повесой в рясе.

Из Вилле-Котре он написал кардиналу:

«Монсеньор, одного я уже могу предложить вашему преосвященству, а этот один стоит двадцати. Я еду в Блуа, так как граф де Ла Фер живет в замке Бражелон в окрестностях этого города».

Затем он поскакал по дороге в Блуа, болтая с Планше, весьма развлекавшим его в продолжение долгого путешествия.

Дорога предстояла долгая, но д’Артаньяна это ничуть не тревожило: он знал, что его лошади хорошо отдохнули у полных яслей владельца замка Брасье. Он спокойно пустился в четырехдневный или пятидневный путь, который ему предстояло проделать в сопровождении верного Планше.