В результате своих исследований Хэйл пришел к выводу: все языки в принципе одинаковы. Существуют некие расхождения. В нашем языке есть большое количество пробелов, которых нет в других языках — и наоборот, в других языках существуют пробелы, которых нет в нашем языке. Все это в некоторой степени напоминает то, что я сказал ранее об организмах — различаются ли они безгранично или в природе существует универсальный геном? Если посмотреть на организмы, то они выглядят невероятно разнообразными, поэтому еще пятьдесят лет тому назад гипотеза о том, что они различаются практически во всем, выглядела довольно правдоподобной. Но чем больше мы узнаем, тем более сомнительной выглядит эта гипотеза. Дрожжи имеют генетическую структуру, которая во многом не очень-то отличается от нашей генетической структуры, однако внешний вид дрожжей значительно отличается от нашего. Существуют фундаментальные биологические процессы, которые внешне кажутся различными, но лишь до тех пор, пока вы не начинаете их понимать. Нечто подобное происходит и с изучением языков. Работа Кена Хэйла по этой теме является одной из важнейших. Сегодня повсюду ведется речь о неких «подобных исследованиях», но большинство этих работ поверхностны и невежественны. В действительности почти все из обсуждаемого сегодня было гораздо глубже описано Хэйлом еще сорок лет тому назад.

Пожалуй, читатели ваших книг не знают о том, что автор — человек довольно озорной. Когда-то я присутствовал на одном из ваших лингвистических семинаров и попросил разрешения уйти немного раньше. В ответ вы тоже попросили: выходя из аудитории, молодой человек, мотайте головой и приговаривайте: «Понятия не имею, о чем этот Хомский толкует! Белиберда и галиматья…»

Именно. Так и звучит лекция по лингвистике для человека несведущего. Естественное наблюдение над собой: когда читаю лекцию, то вовсе не размышляю о каждой произносимой фразе с языковедческой точки зрения. Никаких языковых структур у меня и в мыслях нет. Как же они могут быть реальными? Белиберда и галиматья. Эдакий антиинтеллектуальный подход к делу. Я бы даже сказал, упорное и воинствующее невежество пропитывает большую часть нашей культуры. А уж если речь заходит о языке, это происходит, в сущности, повсеместно.

То же самое можно сказать и о зрении. Один из самых интересных фактов, известных нам о системе зрения, — ее способность воспринимать все окружающее как недвижные предметы, пребывающие в движении. Мы этого не замечаем, но именно так работает наша система зрения.

Возьмем, к примеру, игру в бейсбол. Когда мы видим, как аутфилдер ловит летящий мяч, ни мы, ни он не задумываемся, как же, собственно, он это делает, хотя весь процесс по сути своей уникален. Как аутфилдер почти мгновенно понимает, куда бежать, едва услышав звук удара биты по мячу? Ведь это — молниеносный и архисложнейший подсчет, но игрок его проводит великолепно. Этот процесс немыслимо анализировать. Если бы аутфилдер попытался действовать осознанно, то, скорее всего, упал бы ничком и не поймал мяча. Этого не поймешь и не ощутишь — как переваривания съеденной пищи. Это невозможно. С помощью своей когнитивной системы люди просто осознают, что способны проделывать подобные вещи. Это происходит потому, что мы лишь частично осознаем творящееся вокруг и понимаем только некоторые поверхностные аспекты наших действий. К примеру, вы бежите за летящим мячом. И понимание поверхностных аспектов происходящего не дает возможности заглянуть во внутренние вычислительные процессы нашего головного мозга, дозволяющие осуществлять все нужные действия.

Вы много раз говорили, что ваша лингвистическая работа и политическая деятельность никоим образом не смешиваются. Но поражает ваш синкретизм, ваша могучая способность сводить в единую связную картину понятия и вещи, казалось бы, несовместимые.

Думаю, любой человек на это способен. Никаких особых дарований по этой части у меня нет. Есть, скажем так, определенные навыки, весьма полезные, коль скоро занимаетесь наукой или международной политикой. Один из важнейших навыков такого рода, имеющийся у всякого — правда, не всякий умеет его использовать, — зовется умением недоумевать. Почему все обстоит так, а не иначе? Посмотришь на историю современной науки — и убедишься: именно способность недоумевать и привела в целом ряде случаев к невероятным итогам. Альберт Эйнштейн задался вопросом: как выглядела бы Вселенная, двигайся мы со скоростью света? Вопрос его озадачил. Именно из недоумения и родилась теория относительности, в корне изменившая наши взгляды на мир.

Современная наука движется вперед исключительно благодаря стремлению сомневаться в, казалось бы, незыблемых понятиях. У меня в руке чашка с горячим чаем; я разжимаю пальцы; пар возносится вверх и рассеивается, чашка летит вниз и бьется вдребезги. Почему? Испокон веку мудрейшие ученые мужи считали правильным ответом следующий: чашка и пар просто отправляются по назначению: пару положено подниматься к потолку, а чашке падать на пол. Естественное местонахождение пара — наверху, а естественное местонахождение чашки — внизу. Казалось бы, делу конец. Но Галилей и некоторые другие ученые задались этим вопросом, поскольку предлагаемый ответ их не удовлетворил. А как только этим вопросом задались, он стал выглядеть намного важнее, чем прежде. Начните докапываться до сути — начнете понимать: мы ровным счетом ничего не знали и не знаем. Здравый смысл уверяет: легкий мячик и тяжелый мяч падают с разной скоростью. Но это ведь не так. Почти все наши естественные предположения оказываются целиком неверны. Современная наука зиждется на этом убеждении.

Определенные общественные и политические учения тоже считались незыблемыми — подобно постулату о движении чашки и пара в положенные природой места. Например, незыблема догма о благородстве Соединенных Штатов. Да, мы иногда ошибаемся, однако наши правители неизменно хотят миру лишь добра. Человеку свойственно ошибаться, но ведь мы обороняем и развиваем демократию. Любим ее! Если не верите, убирайтесь из Америки вон. Так считают обычные граждане. Так считают, в значительной степени, ученые. Так обычно считают и американские средства массовой информации.

Возьмите статью в газете New York Times. Автор — бывший заместитель редактора этой же газеты, Билл Келлер. Повествует статья о нашем стремлении нести миру добро. Келлер упоминает и о тревожных исключениях: мы по-прежнему поддерживаем насилие в Бахрейне, мы палец о палец не ударим, глядя на самое реакционное из арабских государств — Саудовскую Аравию. Исключения из правил, пишет Келлер, тревожны, ибо противоречат нашей национальной добропорядочности. По-моему, похоже на средневековый постулат: «Всякой вещи — естественное место».

Не надо быть гением, чтобы понять: удивляться тут нечему, это пишет не душевнобольной. Это образ жизни великих держав. У всех великих держав имеются правительства, определяющие государственную политику. Наличествует и много других факторов, но все они второстепенны. Приглядитесь к целям и намерениям ведущих политиков — и все станет на «естественные места». Конечно, если вы заговорите о подобном в Соединенных Штатах, с вами никто не захочет и разговаривать — как некогда никто не хотел разговаривать и с Галилеем. Галилей ставил с ног на голову тогдашний здравый смысл. За это и пострадал от инквизиции, как доныне страдают все инакомыслящие. Вынужденный торжественно отречься от своих взглядов, он, как гласит легенда, поднялся с колен и шепотом сказал: «E pur si muove» («И все-таки она вертится»). Насколько это верно, понятия не имею, но такова легенда.