• Русский бюрократический язык с годами становится все бюрократичнее и бюрократичнее, все более и более безжизненным. Маяковский не уставал издеваться над раннесоветским бюрократическим жаргоном, смеялся над “синемордым библейцем” Коопсахом (это сокращение КООПСАХ, то есть “Объединенный кооператив рабочих сахарной промышленности Москвы”). Но что бы он написал, узнав о существовании в XXI веке замечательной языковой единицы: МБОУ СОШ? И о том, что это экзотическое буквосочетание означает всего лишь школу. По-бюрократически – “Муниципальное бюджетное общеобразовательное учреждение Средняя общеобразовательная школа”. Превращение школа → МБОУ СОШ куда круче, чем невинное по нашему времени сокращение названия кооператива!

Все большее вымывание феминитивов в формальном языке, видимо, связано со все увеличивающейся степенью бюрократизации языка чиновников. Начиная с превращения телеграфисток в телеграфистов шла постепенная унификация номенклатуры профессий и должностей по мужскому полу.

Историю этой унификации исследовали ещё в советское время. Вот показательные факты.

В начале первой пятилетки, то есть в конце 1920-х, в списке профессий, рекомендуемых для женщин, значилось 278 названий. Из них абсолютное большинство – 220 слов – были феминитивами. Спустя почти полвека, в разгар брежневского времени и бюрократии советского типа, в 1975 году Госплан СССР издает классификатор “Профессии рабочих, должности служащих и тарифные разряды”. В нем уже почти все обозначения профессий даются в мужском роде, за исключением нескольких непарных названий женских профессий: прачка, няня, педикюрша – и нескольких рабочих специальностей: накатчица изделий, крутильщица шнуров, гребнечесальщица, прядильщица.

Из обсуждения в соцсети: “Работала кадровиком, так тетеньки наши очень удивлялись, что они, оказывается, не малярши, не уборщицы, не крановщицы, а совсем наоборот. Одна даже в заявлении о приеме на работу «дворничихой» написала. Простые тетеньки, им феминитив или не феминитив, знать ни к чему. У них в паспорте прописано, что они женского полу, того и достаточно”.

• Лингвисты увидели закономерность: новые феминитивы возникали более или менее последовательно в легкой промышленности, где работало много женщин (текстильная и обувная промышленность, пищевка), в типографском и печатном деле и т. п. То же самое происходило в спорте: пол спортсмена принципиально важен. Яркое доказательство – в отсутствие в общенародном языке нормальных феминитивов к обыденным словам пловец, гребец, борец они, как мы видели, прекрасно образовались в профессиональном языке спортсменов: в 1940-е годы к ещё дореволюционной борчихе добавилась пловчиха, в 1960-е – гребчиха. А вот высокие звания и должности тяготели к непарным названиям: министр, академик, доцент, декан.

То же самое касалось слов, фигурирующих в званиях: только заслуженный учитель, Герой Советского Союза даже при наличии распространенных, обычных, литературных единиц учительница и героиня. Как вопиющую несправедливость расценивал награждение женщин такими званиями в книге “Правильно ли мы говорим?” (1960) советский сатирик Борис Тимофеев, принадлежавший к поколению, успевшему получить гимназическое образование: “Мужчина и женщина в Советском Союзе равноправны. Это – аксиома. Существуют учительницы, писательницы, артистки. Почему же они за последнее время называются учителями, писателями, артистами? Разве слово учительница, например, хоть в какой-либо степени умаляет труд той, которая отдает благородному делу обучения и воспитания детей десятки лет жизни?”

• Как видим, по мнению писателя, избегание обычных ходовых феминитивов в торжественных формулах как бы обнажает то ли второсортность, то ли недопустимость женского.

О том же – Лидия Чуковская, вслед за отцом защищавшая “живой как жизнь” от смертоносного канцелярита. “Почему всех переводчиц, руководительниц, председательниц превратили в переводчиков, руководителей, председателей? Почему все корреспондентки стали корреспондентами? Понять легко: за последние десятилетия множеством профессий, которыми ранее владели одни лишь мужчины, овладели также и женщины. Появились женщины-инженеры, женщины-архитекторы, женщины-экономисты, женщины-врачи. Было: «переводчица Вера Звягинцева». Стало: «переводчик Вера Звягинцева». От этого сами переводы не лучше и не хуже, но зачем? Умолкаю. Буду ожидать, пока «актриса» превратится в «актера», «певица» в «певца», а «танцовщица» в «танцовщика». Остался у меня один вопрос: жив ли ты – живой как жизнь?” (Статья “Моя грач прилетела”. 1995.)

Забавно, но ожидания отчасти сбылись. Комментарий в дискуссии: “А мне вот что интересно – первые записи в моей трудовой книжке – «артистка хора». А последние – «артист». Что случилось? Какова причина? Это же кто-то издал специальный указ… Пол я не меняла, если что”.

Ну, вроде бы ясно: движущей силой замены феминитивов на слова мужского рода стали советские бюрократы. В итоге их деятельности по унификации номенклатуры профессий большинство названий должностей и позиций были унифицированы по мужскому полу. Я, например, научный сотрудник, а не научная сотрудница.

Бюрократический след вполне правдоподобен.

• Современный официальный язык любит унификацию вообще, а не только в случае с названиями профессий. Например, влияние официального языка на общенародный совершенно точно замешано в вымывании падежей у топонимов среднего рода – названий городов, сел, поселков: Иваново, Одинцово, Осташково, Голицыно, Тушино, Переделкино, Люблино, Коптево, Павлово и тому подобного. Теперь жители Одинцова клянут безграмотность дикторов, сохраняющих старую литературную норму и склоняющих имя их города, как это было испокон веков. Чуть ли не петиции пишут против порчи языка. А ведь “недаром помнит вся Россия про день Бородина!”

При этом действительно многие носители русского языка ориентируются как на нечто правильное и незыблемое именно на современный им официальный, бюрократический язык, а не на язык художественной литературы, например. О таком явлении – проникновении пресловутого канцелярита даже в разговорную речь – писали многие, прежде всего Корней Чуковский, придумавший само слово канцелярит и собравший выразительные примеры такого проникновения в книге “Живой как жизнь” (1962).

Ориентация в разговорной речи на официальные наименования должностей, профессий тоже вполне реальна. Как у уже процитированной Екатерины Л.: “Есть профессия «художник», профессии «художница» нет. А если ещё я художник-педагог? Живописец. Как тогда? Живописица? Смешно… А всякие «художницы» и «борчихи» (шедеврально, не правда ли?) – это сущеглупие” (из Фейсбука).