Остановился он… Знаешь, есть мужики — как идет с новой бабой, так и не кивнет тебе, а Павлик не такой был. Остановился, поздоровался. А она присела в реверансе передо мной — вроде как шутит, — и назвала имя… чудное такое… до сих пор помню. Ме-ли-сен-та! А он на мое пузо нет-нет да и зыркнет, покраснел весь, смутился.

Я потом оглянулась — смотрю, он шагает крупно, сам из себя большой, широкоплечий, а она рядом прискакивает, на один его шаг — ее четыре приходится, за руки держатся. И так мне горько стало, думаю — дура я стоеросовая, зачем его отпустила? Ну и подумаешь, разница в возрасте чуть не десять лет? Кто сейчас на это смотрит?

Иду, реву, слезы так и катятся… ведь любила я его. И он меня, а я своими руками его оттолкнула. Муж у меня хороший, а только никогда ничего похожего с ним не повторилось. Иду и думаю, что ничего у них не получится, уж больно разные — он простой, а она, видать, другой породы, и одета дорого, и держится свободно. И имечко! Мелисента! Надо же такое придумать…

И с тех пор я ни разу его больше не видела. Даже решила, может, уехал из города, он сильный был, ничего не боялся. Из таких пираты получались когда-то… или путешественники.

Вера Алексеевна замолчала. Слезы катились у нее из глаз, она их не замечала. Толстая некрасивая женщина с красным лицом в бесформенной одежде…

Федор снова отправился на кухню.

— Так и жизнь прошла, дочка выросла, сынок Петечка, двое внуков… — сказала Вера Алексеевна, и в голосе ее звучало удивление, словно поразилась она быстротечности времени. — А ты женат?

Федор покачал головой — нет.

— А чего так? Не встретил? Или думаешь, еще успеешь? Смотри, прощелкаешь. Хочешь, с Ленкой познакомлю?

* * *

Усевшись в машину, Федор позвонил Астахову, чтобы поделиться полученной информацией. Капитан был страшно занят, о чем тут же сообщил ему. Он это проигнорировал и приказал:

— Бери карандаш и пиши!

— Я запомню! — сказал Коля. — Давай по-быстрому.

— Готов? Тогда пиши. Номер один. Вера Алексеевна Врублева, жертва изнасилования, припомнила, что видела Зинченко с девушкой по имени… пишешь? Ме-ли-сен-та. Написал?

— Чего? Иностранка?

— Нет, наша. Я думаю, имя она придумала себе сама, была принцесса с таким именем…

— Ты что, издеваешься? Какая, к черту, Мелис… тьфу! Она тут каким боком?

— Как звали бывшую подругу Зинченко, которая обеспечила ему алиби?

— Людмила!

— Людмила, Мила, Мелисента… похоже?

— Ну и что?! Совсем слетел с нарезки?

— А то. Дальше. Номер два. В «Белой сове» поет некая Стелла… слышал?

— И певичка тоже? Когда ты успеваешь? Нет, прав Савелий, ты все-таки бабник!

— Ничего личного, только бизнес. Мы с Бароном вчера…

— С кем?

— С животным!

— Все! — заорал капитан. — С меня хватит! Я… работаю тридцать шесть часов в сутки! У меня каждая минута на вес золота, а я тут выслушиваю… бредни!

К своему прискорбию, автор должен заметить, что все многоточия в эмоциональной речи капитана на самом деле были заполнены матерными словами…

— Коля, подожди! Я пошутил насчет кота! Я сам додумался, честное слово! Кот ни при чем.

— Федька, иди к черту!

— Не могу, я занят. Пиши! Стелла…

— Федор, я в городе и хочу вас увидеть, — услышал он в трубке голос Майи. — Можем поужинать где-нибудь, вы не против? Здесь полно уличных ресторанчиков.

Они встретились через полчаса у «Детинца». Блекло-сиреневые уличные фонари светились через один — не то перегорели, не то экономия. Гирлянды разноцветных электрических лампочек были протянуты по периметру уличного полупустого ресторанчика, создавая рождественскую атмосферу. Они ничего не освещали по причине слабости и скудости накала, а только украшали. Оттого, что лампочки по странной прихоти владельца ресторанчика были в основном синие, на лицах немногочисленных посетителей лежали синюшные тени, что делало их похожими на нестрашных вампиров.

От улицы столики отделяли высокие ящики с геранью и петуниями — их сладкий и нежный аромат забивал запах кухни.

— Давайте в угол! — Майя махнула рукой в глубь зальца. — Вон там свободно!

В свете синих лампочек лицо ее казалось незнакомым.

— Я сегодня сгорела, — сообщила художница, когда они уселись за столик. — Вода в озере теплая, детишек не было, тихо… и я уснула. А до этого думала о вас, Федор, честное слово. Мне хочется так много вам рассказать. Я отвыкла от людей, разучилась общаться… я стала бояться выходить из дому, у меня есть моя мастерская, мои книги, моя музыка… и все. Чеккано — маленький сонный городишко, там есть старинная церковь, центральная улица, с десяток ресторанчиков… За городом — виноградники и оливковые рощи насколько хватает глаз, до самого горизонта. Народ ложится в девять, встает в шесть.

У меня там хозяйство — собак вы уже видели, а еще есть пони — девочка Эсперанца, любительница яблок и печенья, рыжая, с челочкой и хвостом-косичкой. Есть белка Пуша, она прыгает с карниза на стол, когда я завтракаю на веранде, и я всякий раз пугаюсь… Вы бывали в Италии, Федор?

Майя с улыбкой смотрела ему в глаза. И вдруг, повинуясь порыву, протянула руку и погладила его по щеке. Была она странно возбуждена, на шее билась голубая жилка…

— Мы поедем в Рим, будем бродить по узким улочкам, пить кофе в уличных кафе, глазеть на прохожих… Не мешайте мне мечтать, Федор! — живо произнесла она, заметив, что он хочет что-то сказать. — Я устала и хочу домой. И вы поедете со мной. Я приглашаю вас. В Чеккано мне кажется, что мой дом здесь, а здесь я понимаю, что там. Я чувствую, как у меня раздваивается личность, и теперь нас двое. — Она рассмеялась.

Она удивляла его. От мягкой и неуверенной Майи, которую он знал, не осталось ничего. Перед ним сидела красивая сильная женщина, и он понял, что новая Майя тоже нравится ему, он даже любуется ею. Блестели ее зубы и глаза в неярком свете лампочек, она заглядывала ему в глаза и по привычке накручивала на пальцы светлую прядку…

— Я не могла уснуть ночью, перебирала свою жизнь, подводила итоги. И поняла, что я на родине чужая. Я перестала понимать соотечественников. Здесь все с избытком — деньги, еда, отношения между людьми. Итальянцы очень импульсивны и крикливы — это называется средиземноморский темперамент, когда я слышу, что итальянский язык называют музыкальным — мне смешно! Так может сказать лишь тот, кто не слышал, как они общаются. Они разговаривают громко и грубо, как на базаре. Но я их не боюсь, мне кажется, я знаю их всю жизнь. У них нет двойного дна. А тут я теряюсь, мне все время кажется: что-нибудь случится. Я жду беды. Я знаю, что успокоюсь только в самолете.