тоже обросла телом, – хмыкнула она. – Где ни появлюсь, везде меня видят. Или у вас это семейное?

– Мне тоже интересно, почему это я тебя вижу, – пробурчала Глафира и невольно положила руку на сердце, закрывая свой омут.

– Я тебя не трогала! – возмутилась Бесена. – Я не могу щипать твою душу, ты отдана родичу! За кого ты меня принимаешь? Я не ворую еду у детей!

– Вот уж в благородстве бесов я не сомневаюсь, да, – съязвила знахарка и окинула подселенку пристальным взглядом. – А чего ты такой облик себе выбрала? Ну чистый ангел: светлые локоны, кофточка синенькая, разве что крылышек не хватает.

– А как я должна выглядеть? Уродливым существом с копытами? – возмутилась Бесена. – Нет уж, это вы, люди, нас так изображаете, я такой быть не согласна! Тем более когда есть из чего выбирать. Могу, как князь Вольга, стать щукой, оленем, каплей воды, мыслью или красавицей.

– А что за трава в волосах? Надо было тогда уж цветы…

Бесена не успела ответить, как под потолок взвился родич, коричневый и влажный, с вытаращенными бусинками глаз.

– Она пила из моей банки! – пропищал он.

– Ага, ела из твоей миски, спала на твоей кровати, – поддакнула Бесена.

Родич возмущенно фыркнул, а подселенка присела на краешек дивана к Цвете и посмотрела на Глафиру.

– Ты же родича кровью поишь, да? Как и все знахарки… А я пила из банки, когда была в теле Цветы, не морить же тело жаждой. Попробовала твоей крови, вот поэтому ты меня и видишь. Этот, – она кивнула на родича, – вел нас в соседний район целую вечность. Так что все претензии к нему.

Глафира устало потерла глаза и посмотрела на виднеющуюся из-под пледа макушку Цветы.

– Она сейчас не ест и не пьет. Даю ей чайный квас, как ты велела… – Знахарка запнулась, ведь этот совет она получила перед тем, как изгнала Бесену из тела внучки, но собралась и продолжила как ни в чем не бывало: – Цвета его тоже глотает плохо, но удается впихнуть пару ложечек. Пытаюсь каждый час.

Бесена хмыкнула, заметив смущение знахарки, но ничего не ответила и наклонилась над девушкой. Выглядела та совсем плохо. Она словно постарела на несколько десятков лет и сейчас казалась старше своей названой бабушки. Сухая кожа шелушилась, отслаиваясь чешуйками, щеки ввалились, а губы потрескались. Глаза были открыты, но взгляд остекленел, и, кажется, тело даже забывало моргать.

– Да уж, то еще зрелище. А какое тело было! – вздохнула Бесена. – Но древляница еще жива. Ты нас тогда здорово напугала своими ритуалами.

Она выпрямилась и глянула на знахарку.

Глафира же, наоборот, еще ниже склонилась над журналом и тихо пробормотала:

– Я думала, что если изгоню беса и разорву ваш договор, то Цвете полегчает. А вышло наоборот.

– Разорвешь договор, – медленно повторила Бесена, – то есть я свободна и не превращусь в тину? Вот спасибо!

Подселенка вскочила с дивана и сделала сальто в воздухе.

– Здорово, что ты разобралась с моим промахом!

Лицо Глафиры вытянулось, как только она поняла, что натворила.

– Значит, ты не станешь нам помогать?

Бесена пожала плечами.

– Я еще не решила! – сказала она с восторгом преступника, который вдруг получил амнистию.

Глафира встала из-за стола и подошла к дивану. Цвета лежала истуканом, никак не реагируя на их разговор. Знахарка села на место, которое до этого занимала Бесена, и взяла холодную безжизненную руку внучки в свою.

– Может, посмотришь, как она там? – робко попросила старуха и умоляюще глянула на Бесену.

Та хмыкнула:

– Ты просишь, чтобы я вселилась в Цвету? Во дела! Ты же сама меня вчера изгнала!

Знахарка пристыженно молчала, и Бесена сказала уже серьезно:

– Я боюсь. Там теперь охранник.

Глафира сильнее сжала руку Цветы, словно боясь, что если отпустит, то внучка исчезнет.

– Родич тоже отказывается, – голос старухи напоминал отлив, будто из нее тоже уходила жизнь. – Я не хотела становиться знахаркой, но со временем привыкла к своей силе и даже вошла во вкус. Я стольким людям помогла, но не могу помочь своей внучке.

Она посмотрела на сервант, и, проследив за ее взглядом, Бесена увидела за стеклом фотографию в рамке. На ней была изображена вся их маленькая семья: Глафира и Вера с крошечной Цветой на руках. На фото Глафира, моложе на пятнадцать лет, походила больше на нынешнюю Веру, но у обеих что тогда, что сейчас были одинаковые волосы до плеч и одинаковые улыбки. Младенец же был просто младенцем, обыкновенным ребенком.

– За что ты любишь ее? – спросила Бесена, разглядывая фотографию.

Глафира пожала плечами.

– Она моя внучка.

– Она не твоя внучка, – возразила подселенка.

Глафира вздохнула и стала привычно теребить подол фартука, который не сняла даже в столь поздний час.

– Можешь упорно настаивать на этом и дальше. Но ведь главное – не кто родил, а кто воспитал.

Бесена хотела снова возразить, что Глафира не воспитывала Цвету, а только помогала деньгами, но почему-то промолчала, подумав вдруг, что эти слова будут не к месту. И сама удивилась этому чувству: да уж, скоро совсем очеловечится.

А знахарка, кажется, продолжала раздумывать над вопросом Бесены. Наконец она устало вздохнула и призналась:

– Я не знаю. Мы обе не от мира сего. Возможно, я просто привязалась к ней. Мысли о Цвете с Верой дают мне силы жить с моим проклятьем. А почему ты спрашиваешь?

– Мне кажется, я тоже привязалась, – задумчиво сказала Бесена, глядя на холмик пледа, но видя перед собой Демьяна, который сейчас спокойно спал в своей комнате с кошкой на груди.

Подселенка вдруг тряхнула локонами и встала:

– Мне пора!

– Подожди, а Цвета? – вскочила и Глафира.

– Придумаю что-нибудь, – ответила Бесена.

Глава 23

Василиса

8 октября

Вечером в пятницу Дружина почти в полном составе устроилась на своей обычной лавочке – в парке у Дома культуры. Тот стоял через остановку от школы, и местная молодежь любила гулять в его окрестностях. Дружинники всегда собирались на аллее, ободом охватывающей футбольное поле, и занимали лавочку рядом с тренажерным комплексом, который оживал только по утрам.

Золотая осень затянулась, октябрь выдался ласковым и теплым, хотя к ночи ощутимо холодало. Дню, Ночке и Кощею надо было завтра ко второму уроку – Аллочка все еще болела, – и компания не спешила расходиться, а родители не надоедали звонками.

Кощей пробовал играть на гитаре. Инструмент ему недавно отдал дядя, и теперь Кощей терзал струны, а заодно и уши всех окружающих. Мари подшучивала над Ильей в школе: «Это Динка так тебя покорила, что