«Одним из орудий в руках мировой реакции, возглавляемой Уолл-Стритом[94], на которое она возлагает большие надежды в своей "холодной войне" против Советского Союза, является проповедь буржуазного космополитизма… Идеи космополитизма враждебны самой идеологии советского человека. Они находятся в коренном противоречии с чувством советского патриотизма, присущим нашим людям, чувством, воспитываемым партией большевиков и великим Сталиным, с чувством пролетарского интернационализма. Представители "мозгового треста" Уолл-Стрита, продажные "ученые" всех рангов и мастей, вполне естественно, сочетают идеологию космополитизма с расистскими "теориями", прилежно развиваемыми ими в духе Геббельса — Розенберга… Естественно, что "ученые" прислужники мировой реакции стремятся во что бы то ни стало опорочить, очернить историческое прошлое русского народа, принизить значение русской культуры на всех этапах ее развития. Они же "отказывают" русскому народу в инициативе создания своего государства…. Эта идеология тем более вредна и опасна, что в старой русской дворянской и буржуазной исторической науке ходила и имела много сторонников тенденциозная, антинаучная, лживая "норманская теория". Эта "теория" перекликается с реакционной идеологией космополитизма и имеет сейчас много сторонников в лице "неонорманистов" США, Англии, Франции, Швеции… Тысячелетней давности предание о "призвании варягов" Рюрика, Синеуса и Трувора "из-за моря", которое давным-давно следовало сдать в архив вместе с преданием об Адаме, Еве и змие-искусителе, всемирном потопе, Ное и его сыновьях, возрождается зарубежными буржуазными историками для того, чтобы послужить орудием в борьбе реакционных кругов с нашим мировоззрением, нашей идеологией. Нужно ли после этого говорить о том, что проблема борьбы с норманизмом и норманской теорией, с ее пережитками и остатками, не снята с повестки дня, а является одной из важнейших задач советской исторической науки!»

Рассуждая далее в том же духе, Мавродин отмечает, впрочем, что советская историческая наука не может вести борьбу с норманизмом «теми методами и приемами, которыми пользовались "варягоборцы" XIX века, времен Венелина и Забелина, Иловайского и Гедеонова», поскольку «базируется на научном познании законов человеческого общества, на базе исторического материализма… Это не те "методы", которыми в свое время пользовались Венелин, Надеждин, Забелин. Лингвистические упражнения Венелина, равным образом, как и недалеко от него ушедшего Забелина, для современной лингвистики неприемлемы, как неприемлема критика исторических текстов времени Иловайского для современных советских исследователей. Советская историческая наука, приемля лучшие стороны антинорманистов, по-новому решает так называемую "норманскую проблему", выступая во всеоружии теоретических обобщений и приемов подлинно научного анализа различного рода источников». Далее основатели «издевательской норманской теории» буквально третируются как «немецкая свора» (как не вспомнить здесь пресловутых «псов-рыцарей» Маркса!), проникшая во времена «бироновщины» в Петербургскую академию наук. Нет нужды перечислять все бранные эпитеты, которыми Мавродин осыпает своих научных предшественников, — приведенных отрывков достаточно, чтобы понять, в какой обстановке рождался «антинорманизм» советской эпохи, когда идеология вновь стала определять картину далекого прошлого[95].

Что же предлагалось взамен? На вооружение была взята фраза Шахматова о том, что «рукою летописца управляли мирские страсти и политические интересы», которая была возведена в абсолют и донельзя вульгаризирована. Рассказ летописи о «призвании варягов» объявили «легендой, которая, хотя и включает в себя некоторые исторические черты, но, тем не менее, является лишь тенденциозным сочинительством летописцев», а начало русской государственности было отнесено к VI–VII векам. И хотя впоследствии эта точка зрения корректировалась, общее направление официальной исторической науки советской поры было неизменным. В школьных учебниках по истории СССР образование Древнерусского государства датировалось IX веком, однако о Рюрике и варягах не говорилось ни слова.

Борьба с «реакционным норманизмом» доходила до того, что варягов представляли разбойниками, а династию русских князей объявляли славянской (!). «Тень Рюрика, как и всякая нежить, только мешает живой работе», — писал известный археолог С. П. Толстов, прославившийся раскопками древнего Хорезма[96]. Ведущая роль в формировании официального взгляда на «варяжский вопрос» в советской исторической науке следующих десятилетий принадлежала академику Борису Александровичу Рыбакову (1908–2001). Он был крупным историком, автором многих фундаментальных монографий, занимавшим при этом важные административные посты в научном сообществе. Величина этой фигуры во многом определяла и общий «мейнстрим» во взглядах на происхождение Руси. Именно Борис Александрович популяризировал идею о происхождении слова «русь» от гидронима «Рось» — названия одного из притоков Днепра. Именно в Поднепровье, по его мнению, и началось образование русской государственности, и центром этого процесса являлось племя полян: «Племя росов, или русов, было частью славянского массива в первые века нашей эры. Имя росов связано с рекой Росью, притоком Среднего Днепра. Первым свидетельством о росах можно условно считать рассказ Иордана о росомонах, враждовавших с Германарихом готским. Обе формы ("рос" и "рус") сосуществовали одновременно. В летописях преобладает форма "русь", но в источниках одновременно применялась и форма "рось"… В VI–VII вв. в Среднем Поднепровье сложился мощный союз славянских племен. Иноземцы называли его "Рос" или "Рус"… К середине X в. Русью стали называть как все восточнославянские земли, платившие дань Руси, так и наемные отряды варягов, принимавшие участие в делах Руси». Как видим, этот взгляд не слишком отличается от предшествующего. Важной фигурой в ранней истории полян Б. А. Рыбаков считал князя Кия, время деятельности которого относил к концу V — первой трети VI века, то есть даже к доюстиниановой эпохе. Рассказ «Повести временных лет» о князе Кие Рыбаков считал достоверным (в отличие от рассказа о Рюрике). Апофеозом искусственного удревнения Киева и Киевского княжества стало помпезное празднование 1500-летия основания города в 1982 году. Впрочем, традиция таких псевдоисторических празднований мифических юбилеев городов возрождается и в современной России.

Рассказ о призвании варягов Рыбаков считал местной Новгородско-ладожской легендой, которая попала в «Повесть временных лет» на последнем этапе ее «формирования», когда в 1118 году была осуществлена новая редакция летописи при дворе сына Владимира Мономаха Мстислава Великого (женатого на шведской принцессе Христине и «всеми корнями» связанного с Новгородом и севером Европы). Впрочем, историчность Рюрика и само призвание князя Рыбаков полагал вполне возможным: «Желая защитить себя от ничем не регламентированных варяжских поборов, население северных земель могло пригласить одного из конунгов на правах князя с тем, чтобы он охранял его от других варяжских отрядов… Рюрик, в котором некоторые исследователи видят Рюрика Ютландского, был бы подходящей фигурой для этой цели, так как происходил из самого отдаленного угла Западной Балтики и был чужаком для варягов из Южной Швеции, расположенных ближе к чуди и восточным славянам». А вот братьев Рюрика Рыбаков считал «русским переводом шведских слов» «свой род» и «верная дружина», также широко распространив эту версию. В целом же, по мнению ученого, варяги-«находники» не сыграли существенной роли в становлении русской государственности[97].