— Считаешь, силы эти потусторонние?

Костыль на минуту задумался.

— А ты меня послушай и сам рассуди, какие они, — вывернулся он. — Есть у нас тут одна баба... Точнее, жен­щина, вдова фермера Дракони. Дива Никитична... Ей уже под полтинник, а выглядит на тридцатник или даже мень­ше. Троих дочерей родила, и хоть бы что — девичья фи­гура! В общем, ведьма натуральная. Её когда-то старший Драконя на дороге нашёл...

— И удочерил, — продолжил Зарубин. — Вырастил и за сына замуж отдал...

— Баешник просветил? Понятно... Так вот Фефелов случайно заехал к ней масла купить. Сам его туда и по­слал! Её муж, Алфей Никитич, уже в больнице лежал, в Вологде... Заехал и заторчал там на два дня! Чем уже она потчевала его, но мозги обработала так, что чумной вышел. Никак уезжать не хотел, едва в чувство приве­ли... Представляешь, влюбился!

— Влюбиться — это здорово...

— Чего здорового? Если бы по своей воле...

— А что, бывает по чужой?

— Она присушила! — заявил Костыль. — Ну приворо­жила, опоила чем-то... Ведьма же! И губернатора тоже, между прочим. Меня пыталась опоить — не вышло!..

— Чем опоить?

— Парным молоком! Заговорённым, естественно...

— Как столичного целителя?

— Баешник и про него рассказал?

— В картинках...

— Не молоком их напоили — водярой. Какие-то бабы. В общем, тёмная история...

— А где теперь целитель?

— Говорят, Шлопак до сих пор лечится, — сообщил Недоеденный. — И на Пижму больше ни ногой.

Зарубин усмехнулся и тяжело вздохнул:

— Я бы хотел, чтоб меня приворожила, какая-нибудь ведьмочка...

Недоеденный не услышал тоски закоренелого холо­стяка.

— Но я про другое хочу сказать. Все эти чудеса со снеж­ным человеком, с лешим, козни Дивы Никитичны про­тив меня! Не знаю, сама ли она по полям бродит, или по­сылает кого... Но всё с её участием!

— Может, любит тебя? — спросил Зарубин.

— Да меня тут любят все бабы! — уверенно заявил он. — А сейчас, когда в разводе, так вообще с ума сходят. Я здесь второй жених после губернатора. И никому нет дела до моих чувств... И вдова эта тоже! Любит или нет, не скажу, но бегает за мной. Будто с жалобами: то телят волки порезали, то тёлок... А сама всё молочком хочет на­поить! Я его терпеть не могу. У меня аллергия на парное!

Он ещё что-то хотел сказать, но подумал и решил, что и так слишком разоткровенничался. Поэтому сделал не­ожиданное заключение:

— В общем, она мне и навредила. Фефелов сначала хотел меня забрать в Госохотконтроль. Но после того, как угодил к Диве на ферму, резко изменил отношение. Мы же с ним, получилось, соперники! Потому что она ещё тешится надеждой меня очаровать.

— Конкурировать с шефом трудно, — саркастически заметил Зарубин. — Но зато каков соперник!

— В том-то и дело! — подхватил Недоеденный. — Я с медведями боролся, мне чем крепче противник, тем азартней. Но твоя помощь потребуется, Игорь. Только надо чисто провести королевскую охоту. Поможешь? А я в долгу не останусь. Выставлю самого крупного мед­ведя. Есть у меня один в заначке, для губернатора бе­рёг... Тебе отдам.

— Ловлю на слове, — сонно пролепетал Зарубин. — В общем, мы с тобой ещё поговорим. А сейчас — спать!

Костыль услужливо выключил свет и слышно было, как похромал в потёмках по крутой лестнице. Один марш прошёл удачно, но на втором оступился и загремел, со­провождая полет соответствующей речью...

Проснувшись, Зарубин вышел на гульбище и сразу же оценил своё жилище: отсюда и впрямь вся база и её окрестность просматривались на полверсты, в том числе вся речная излучина и даже другой берег, покрытый мелко­лесьем. Кроме того, рубленый арочный свод над ворота­ми усиливал все звуки, и потому было слышно, о чём го­ворят егеря возле клеток со зверями, стоящих на отшибе под крепостной стеной. Утро было солнечным, с явным намёком на начало бабьего лета, однако север стоял под плотной завесой облаков, а это был местный гнилой угол.

Прошедшая безмятежная ночь вдохновила многочис­ленное население охотничьей базы. По словам Костыля, прибалты ничуть не расстраивались по поводу явления ле­шего, воспринимали это как опасное приключение в экзо­тической стране — они уже чувствовали себя путешеству­ющими европейцами. Многие семьи и матери-одиночки были с детьми, но не особенно-то опасались снежного че­ловека, поскольку видели издалека, в контакт не вступа­ли и чаще испытывали боязливый восторг. Впереди у них была ещё целая неделя пребывания на природе, надея­лись, что прекратятся моросящие дожди и ещё успеют по­ходить за грибами, чтобы оплатить своим трудом отдых, кормёжку, проезд в обе стороны да ещё запастись дорогу- щим у них сушёным белым деликатесом.

После завтрака народ получил разрешение на выезд в сопровождении вооружённых егерей и теперь собирал­ся в лес. Накрапывающий дождик не мог остановить тру­дового порыва, прибалты заворачивались в полиэтилен, получали казённые корзины, пестери, лукошки и расса­живались по микроавтобусам. Вероятно, слух о приезде специалиста по укрощению нечистой силы облетел базу: с Зарубиным вежливо здоровались пышущие здоровьем и охотой тридцатилетние особы, а мужчины трясли руку и уже благодарили. Чувствовать себя героем было при­ятно, хотя ещё незаслуженно, тем паче сам Костыль при­бежал в приподнятом настроении: за всю ночь ни один пёс не завыл. Верный признак, что леший к базе даже не приближался.

Недоеденный проводил грибников и поднялся к За­рубину на гульбище.

— Пошли, Митроху покажу!

Зверинец располагался на заднем дворе базы, подаль­ше от жилья. Две клетки были пустыми, в третьей возле полного корыта отходов после завтрака сидел молодой, угрюмый и зажравшийся секач. Крупный, уже раскорм­ленный на зиму медведь находился в двойной простор­ной клетке и напоминал круглую тётку-попутчицу. Как заведённый, он бродил взад-вперёд по бревенчатому полу, словно обеспокоенный и самоуглублённый чело­век, и даже приближение хозяина не могло выбить его из задумчивого состояния. Охотовед отомкнул наружную клетку и хотел было открыть дверцу внутренней, одна­ко медведь внезапно бросился на решётку и зарычал, ис­портив представление.

— Митроха, с ума сошёл?! — ругнулся Костыль. — Пшёл на место!

Зверь стал грызть прутья.

— Не входи, порвёт, — предупредил Зарубин.

Недоеденный был человеком смелым, заводным, от­чаянным, приходилось верить в рассказ о поединке со зверем, о том, что охотоведа любят все бабы в окру­ге, и не сомневаться, что его когда-нибудь непременно доедят. Тем паче Костыль не мог ударить в грязь лицом перед гостем и в клетку всё-таки вошёл, однако Митро- ха всё равно не позволил себя потрепать за холку. Вжал­ся в угол и едва заметно покрутил носом, выражая при­знак крайней агрессии. Вероятно, Костыль заметил это, однако покинул клетку не сразу, показывая, кто тут хозя­ин и одновременно изгоняя из себя атавизм застарелого неизживаемого испуга.