— Посмотрим, посмотрим, — бормотал себе под нос Сайлас, проделывая манипуляции с «жестянкой».

Он искал одного человека в крупнейшем городе средневековой Франции, среди более чем семидесятитысячного населения, не считая приезжих и бродяг. Этот человек был ничем не примечателен, кроме того, он считался немного безумным. Он был поэтом и художником, менестрелем и философом, а самое главное — он был гениальным механиком. Сайлас нашел обрывки его записей в одном из древних хранилищ, то ли архиве, то ли музее, то ли библиотеке, посещению которых в брошенных городах он посвящал все свое время последние несколько лет. Отыскивал их, непризнанных гениев, погибших первооткрывателей, чтобы дать им возможность реализоваться, чтобы осуществить их безумные мечты и планы и этим придать прогрессу невиданный скачок и встать во главе нового, эффективного Человечества. Бонсайт усмехнулся своему воспоминанию об этом. Безумец, которого он искал в Париже, был сожжен по подозрению в распространении заразы во время Великой Чумы. Она называлась также «черной смертью», поскольку тела умерших после смерти чернели, как смертный грех, она пришла со стороны Азии, она вошла во Францию с Марселя, она была на пороге.

Сайлас быстро свернул экран, поскольку ему послышался шум со стороны двери. В створку тихонько постучали, но лорд готов был поклясться, что до этого ее пытались тихонько приоткрыть. «У этих людей слух, как у крыс, — подумал он. — Ведь тот, кто за дверью, передумал ее открывать, когда услышал мое движение».

— Войдите, — крикнул он.

Дверь приоткрылась ровно на столько, чтобы в нее мог протиснуться тощий хозяин.

— Ваша милость простит мое вторжение, если узнает, что внизу собралась компания знатных молодых людей, которые заказали ужин и затеяли игру в карты. Если ваша милость соизволит к ним присоединиться, они просили передать, что сочтут это за честь.

Во время этой речи хозяин периодически судорожно кланялся, как будто у него возникли неотложные проблемы с желудком.

Сайлас подумал, что, если он откажется, это может показаться подозрительным, да и какие-никакие знакомства в этом времени нужно завести, так, на всякий случай, и нехотя кивнул головой.

— Я сейчас спущусь, — ответил он.

Хозяин, все так же судорожно сокращаясь в пояснице, скрылся, пятясь, за дверью.

Сайлас тяжело вздохнул, переоделся в купленное днем платье, взял кошель с деньгами, оглядел напоследок комнату, тщательно запоминая расположение вещей, и вышел на лестницу.

Компания действительно подобралась развеселая. Пятеро молодых людей: четверо французов и один итальянец, хорошо говорящий по-французски, — были в меру пьяны, но явно собирались исправить этот недостаток в ближайшее время, судя по количеству бутылок, горлышки которых торчали из корзины, принесенной услужливым хозяином.

Представившись, молодые люди сели за карты, пили много, быстро пьянели. Сайлас проигрывал, но воспринимал это с таким спокойствием и добродушием, столь убедительно изображал из себя пьяного, щедро заказывал еще вина, что под утро расстался с новыми знакомыми в наилучших, дружеских отношениях. Особенно полюбился он итальянцу, который плакал у него на плече, называл своим лучшим и единственным другом и клялся завтра же (то есть уже сегодня) прислать дюжину бутылок «лучшего вина в Париже». Наконец все разошлись, и Бонсайт вернулся в свою комнату, принял отрезвляющую таблетку, потом подумал и запил ее тонизирующей. Он прилег на кровать, ожидая, пока таблетки подействуют, и внимательно осмотрелся по сторонам. Сумка была сдвинута, одежда лежала в другом порядке, и даже кровать разворошили. Он поздравил себя, что ничего подозрительного с точки зрения средневекового француза в его вещах не было. «У меня очень любопытные хозяева, — сделал вывод Сайлас и закрыл глаза. — Нужно купить побольше псевдоврачебных прибамбасов. И вообще быстрее сматываться из этого притона».

У него не было конкретного плана, как искать нужного ему человека, но он знал два факта из его биографии. Первый заключался в том, что искомый был завсегдатаем харчевни «Трюмильер» у Центрального рынка и даже неоднократно закладывал там предметы гардероба, а второй — что он был постоянным участником «соти», или «дураческих праздников». А еще Сайлас знал его имя — Робер Тюржи.

Отлежавшись и почувствовав прилив энергии, Сайлас вскочил на ноги, проделал несколько энергичных упражнений и, высунувшись на лестницу, потребовал себе воды для умывания. Вскоре в дверь поскребся хозяин с кувшином воды и тазом, всем своим видом излучая возмущение тем, что благородный господин вместо того, чтобы спать до вечера после попойки, требует умываться, и удивление тем, что благородный господин вообще умывается. Сайлас выпроводил негодующего владельца постоялого двора за порог и с наслаждением разделся. Потом, как мог, помылся, имея в виду малое количество воды, отсутствие мыла и минимальную акваторию тазика. Потом славный лорд Бонсайт натянул на себя свежее белье, верхнее платье, перекинул через руку плащ, взял кое-что из необходимых мелочей из сумки, пристегнул к поясу кинжал и кошелек, после чего покинул гостеприимную гостиницу.

Он шел по улицам Парижа, где трудолюбивые ремесленники уже открыли окна, через которые был виден весь процесс производства. Сайлас чуть не сбил на мостовую манекен с полным комплектом рыцарских доспехов, выставленный на улицу оружейником, и купил крендель с выставленного под навес стола булочника, над которым отливала тусклым золотом вывеска в виде того же кренделя, но увенчанного короной. Добравшись до Центрального рынка, Бонсайт опять был оглушен и ошарашен обилием звука, цвета и аромата, но скоро привык и уже не обращал внимания.

Благоразумно решив, что до середины дня в харчевне ему делать нечего, но расспросив у прохожих дорогу к харчевне «Трюмильер», он неспешно прогуливался по рынку, рассматривая товары, присматриваясь к горожанам, а особенно к горожанкам. Хотел зайти в церковь, но передумал и остановился перед странствующим монахом-проповедником, который, заняв первый попавшийся ему на глаза камень, с пылающим фанатичной страстью лицом пытался привлечь внимание горожан к своей проповеди. Вокруг него потихоньку начала собираться толпа.

— Нечистивые, опомнитесь! — с надрывом кричал монах, по лицу его крупными каплями стекал пот. — Господня кара настигла вас! Я пришел сюда пешком из Авиньона, где смерть разгуливает по улицам, не щадя никого! Мертвые валяются на улицах! Страшный мор пришел с моря, гнилой воздух и миазмы насытили улицы города, гниют на улицах города теперь и грешники, попустительством которых и пришло зло. Покайтесь, пока не поздно, пока смерть не пришла на улицы Парижа! Пока смерть не пришла за вами!

Сайлас смотрел на лица людей, внимавших монаху. Некоторые казались встревоженными, но большинство взирало достаточно равнодушно. «Где Авиньон, а где мы», — казалось, думали они. Парочка очень молоденьких парижаночек прыснули в кулак и, смутившись, тут же скрылись в толпе. «Так всегда, — думал Сайлас, уже не слушая проповедника, — пока гроза не разразится над самыми нашими головами, она кажется далекой и не совсем реальной. Особенно если беда происходит с кем-то и где-то. Знали бы эти люди, что не далее как через несколько месяцев больше половины из них будут мертвы…» Он повернулся и пошел прочь от монаха, который все еще говорил, повторяясь и обливаясь потом.