Собравшиеся обменялись смущенными взглядами. Только Мессин сдерживал улыбку. Смерть Клауса стала для него счастливым случаем. Такой конец устраивал Мессина. Его цинизм взбесил меня. Поль Мессин не убивал, но на что бы он решился, не сделай этого фанатик? Да, Мессин не преступник, но ничто не мешало ему задумать убийство.

В эту напряженную минуту, когда все представлялось возможным, ко мне обратилась Ребекка:

— Матиас? Это тебе… — Я понял смысл ее слов, посмотрев вокруг. Перед каждым поставили кусок сладко-соленого торта, и каждый из нас, кроме меня, держал в руке листок бумаги с кратким выступлением. — Матиас! Тебе слово.

Выступление? Я ничего такого не приготовил, потому что собирался разоблачать Поля Мессина. Я задаю вопрос, вам, читатель: следовало ли мне сообщить о фактах, найденных Клаусом? Я не знал, такова ли была его воля. Он проторил мне путь, расставил все указатели, открыл мне глаза. Клаус сделал все это для того, чтобы открыть тайну, но он не обнародовал ее. А я, что должен делать я? Клаус ушел, не оставив мне инструкций.

— Матиас?

Ребекка обратилась ко мне тихо, как к больному. Я пробормотал три бессмысленные фразы и умолк. Петр Славский искоса взглянул на меня, не веря, что пустые слова, сказанные с шокирующим безразличием, произнес самый близкий друг Клауса.

Мы встали из-за стола. Близился час похорон. Этот страшный понедельник приготовил еще одно испытание: предстояло встретиться с матерью, убитой горем. Ребекка была права. На лице мадам Хентц запечатлелись следы ее страданий. Лоб, щеки, губы были испещрены глубокими морщинами, похожими на шрамы. У этой женщины не осталось для воспоминаний ни вещей, ни фотографий. Она утратила их в 1943 году.

Ребекка представила нас друг другу. Мадам Хентц немного оживилась, узнав, кто я, и обняла меня. Ее воспаленные глаза были сухими. Она прижалась ко мне, и я ощутил ее сиротство. Лицо ее приняло детское выражение. Ежонок пришел умирать на порог своего дома. Свернувшись в клубок, закрыв глаза, он дрожал уже Два дня, отказываясь от молока. И я знал, что он умрет, как только перестанет дрожать. Мадам Хентц уткнулась лицом в мою куртку. Так долго сдерживать слезы я не мог.

Наконец она отстранилась. Ее муж ласково коснулся моей щеки. У него были голубые глаза и пронзительный, как у Клауса, взгляд. Он взял меня за руку, и я занял место в процессии рядом с ним. Мы двигались по большой аллее кладбища. Стараясь приноровиться к его шагу, я представлял себе, что иду с Клаусом. Господин Хентц не выдержал только раз. Об этом инциденте потом много говорилось в прессе.

Несмотря на точные указания Ребекки, вся аллея была заставлена венками. Один из них не походил на другие. Среди черных только этот был белым. Сначала на нем остановился один взгляд, затем другой, а вскоре уже все стали расталкивать друг друга локтями и шушукаться. Скандал разразился из-за Селериуса, скульптора.

Увидев венок, он швырнул его на землю и начал топтать. Однако все успели прочесть слова на ленте: «Покойся в дерьме, в котором ты столько копался». Господин Хентц, зарыдав, закрыл рукой глаза жены. Я поиска взглядом Поля Мессина, мы переглянулись. В полной тишине он покачал головой, что означало «нет». Он не несет ответственности за это. А за все остальное?

Это было единственное объяснение, которое я получил от него. С тех пор мы избегали друг друга. В суете и толчее, сопровождавшей безумный спектакль похорон Клауса, Мессин не участвовал. Я еще долго оставался с родителями Клауса. Потом Ребекка проводила их до Версаля. Она пригласила меня поехать вместе с ними, но я отказался. Ребекка настаивала. Как объяснить ей, что я больше ничего не хочу знать о тайнах Клауса?

В течение трех дней жизнь постепенно входила в свое русло. Во вторник я писал продолжение романа. Ночью закончил десятую главу. В среду готовился к передаче Уисклоса. Ребекка не оставляла меня. Она сделала заметки о каждом приглашенном авторе, а после обеда, подбадривая, отвезла меня на своей машине на телевидение, где и представила Уисклосу. Передача прошла успешно. Вначале Уисклос обратился ко мне. Смерть Клауса стала главной темой. Я был его близким другом. Уисклос требовал подробностей, воспоминаний, анекдотов.

Я стал биографом, адвокатом Хентца, и эта роль, казалось, очень подошла мне. О моей книге Уисклос говорил мало, но Ребекка считала передачу успешной. В передачах такого рода важно только создать имидж, а я производил впечатление человека правдивого. Поэтому мою книгу раскупят независимо от того, что я написал. Меня прочтут благодаря Клаусу и тому, что я сказал о нем.

Конечно, я не заикался ни о тайне Клауса, ни о Мессинах, ни о терзающих меня сомнениях. О многом еще надо рассказать: пансион, смелость Клауса, его бунт против установленного порядка, скандал с журналом, его эскапады, молчание, его путешествия. Воспоминания набегали волнами и широко растекались в священной тишине оцепеневшей площадки. В заключение Уисклос заявил перед камерой, что жизнь Клауса следовало бы описать в романе, и посоветовал мне сделать это. Я обещал подумать. Уисклос так и не спросил меня о моем будущем романе, хотя Ребекка столько говорила ему о нем. Он, должно быть, забыл. После передачи всем приглашенным предложили шампанское. Собравшиеся поздравляли меня.

В четверг я пожинал плоды участия в передаче Уисклоса. Ребекка оказалась права. Книготорговцы обрывали телефоны издательства Мессина. Моя книга раскручивалась. Тысячу экземпляров можно будет продать за один день, не говоря уж о шести месяцах. Ребекка названивала мне весь день, передавая добрые вести. Звонил и Лефур.

— Прекрасная презентация. Славная будет работа. Но скажи, нельзя ли использовать сюжет, о котором ты говорил? Смерть интеллектуала — это ли не повод написать о жизни Клауса? Никто не сделает этого лучше тебя. Ты должен воплотить свои идеи. Но не будем говорить об этом, пиши тайно. Чем больше загадок, тем больше шума вызовет книга. Ты сделаешь нам прекрасный подарок, написав о том, кто же такой был Клаус.

Не успел он повесить трубку, как позвонил Гайар. Мы должны пообедать вместе, чтобы обсудить проект. Я отклонил предложение.

— Может, позже, когда вы закончите роман, о котором говорили у Сциллы?

Я промолчал. Он холодно попрощался и повесил трубку.

Пришла очередь господина Хентца. Он видел меня по телевизору. Ребекка предупредила его. Он благодарил меня за то, что узнал много нового о Клаусе. «Наш сын был скрытен, и вы, конечно, знали его лучше, чем мы». Я не посмел возразить ему. В тот же вечер объявилась Мари, красотка «газированного Перье». Она меня тоже видела.

— Значит, вы сказали правду? — взволнованно проговорила Мари. — Вы действительно писатель. Что вы сейчас пишете?

Мне хотелось быть искренним. Мари была так настойчива. Надо довериться девушке.

— У меня есть замысел романа, который… — И тут же пожалел: как и другим, я едва не соврал и ей. Но она перебила меня:

— Я предпочитаю ничего не знать. Позвоните, когда сможете.

Догадывалась ли она, что у меня уже нет номера ее телефона?