Кроме того, шум дизелей под водой не давал возможности использовать гидрофон, и мы потеряли последнее средство узнавать, не пытаются ли вражеские корабли обнаружить нас с помощью радара. Практически каждый корабль, появившийся в этих водах, был военным, и мы знали, насколько внимателен противник к тем подступам, через которые подлодка должна пройти, чтобы попасть в Атлантику. Они имели шанс поймать нас в самых узких местах раньше, чем мы выйдем в открытое море.

Казалось, мы в центре вражеской блокады. Когда бы мы ни включали наш поисковый передатчик, со шнорком или без него, мы сразу слышали тупое гудение передатчика радара, сначала нараставшее, потом замиравшее вдали. Наши сигнальные лампочки мигали зеленым светом, сначала резким, потом более слабым. Противник старался уловить немецкое судно, установив антенну на непрерывное круговое вращение, и, когда волны от передатчика радара сталкивались с отражением от нашей антенны, поднятой на шнорке, мы ясно видели реакцию. Опытный радист иногда может даже сказать, пойман ли его корабль радаром или нет. Самое умное для нас – убрать шнорк и погрузиться поглубже, что мы сначала и делали. Но в результате нам всегда не хватало времени, чтобы зарядить батареи. И не только это. Пока мы шли под водой, то все время использовали ток, а значит, на перезарядку нам теперь требовалось не три часа, а шесть. К тому времени уже начинался рассвет. С этими заботами и с постоянным ожиданием бомб мы чувствовали себя как на вулкане. Так проходили день за днем, всегда в темноте, поскольку мы не тратили тока на освещение внизу и никогда не видели солнечного света, не осмеливаясь подняться на поверхность. В свободные минуты мы всегда думали о том, когда мы снова сможем использовать шнорк, и всегда боялись, что он вдруг да и не заработает. Мы слишком хорошо осознавали, что подлодки старого типа, как наша, почти никогда не возвращалась, даже если они снабжались шнорком и имели исправные перископы.

Эта агония неизвестности продолжалась целых пять дней. Британская пресса недавно определила срок жизни для подлодок всего в 40 дней, и мы знали, что это справедливо. 40 дней было щедростью. Мы уже плавали восемь дней, оставалось еще 32. Конечно, вовсе не обязательно, что их будет 32. Это может случиться сегодня или завтра, хотя мы надеялись на лучшее. Пока мы ощупью ползли со шнорком, младший вахтенный принес сообщение из штаба, в котором говорилось примерно следующее: «Всем подводникам. В течение пяти лет вы храбро сражались на всех семи морях. Вы можете гордиться вашими достижениями. Вы совершили такие подвиги, равных которым никогда не было раньше и не будет в будущем. Вы создавали историю. Однако, несмотря на все, что вы вынесли, худшее еще впереди. Завтра мы сдадимся, и с завтрашнего дня вы будете получать приказы от союзного командования».

Мы не услышали имени говорящего, потому что антенна, установленная на шнорке, отказала как раз перед этим. Кто был этот человек? Определенно не Дениц, после всех его прекрасных слов. Нет, это, вероятно, ловушка противника. Они могли расшифровать наш код и выяснить длину волны. Я обсудил это событие с моими офицерами. Казалось, не могло быть и речи, чтобы Дениц, став главой государства, мог согласиться на безоговорочную капитуляцию. Что он сказал, когда мы видели его в последний раз? «Мы будем сражаться до последнего человека. Мы никогда, никогда не сдадимся». Я допускал, что союзники могли сломить наше сопротивление, поскольку они имели подавляющее количественное превосходство в последние несколько дней. Но я не мог даже подумать, что наши собственные руководители пали настолько низко, чтобы послать официальный приказ о сдаче. Я пошел в свою каюту подумать обо всем в одиночестве. Я знал, что должен принять решение, но находился в полном смятении.

На следующий день мы приняли еще одно сообщение, и я снова подумал, что это хитрости противника. Оно было абсолютно несовместимо со взглядами и настроениями наших руководителей и полностью расходилось с последним полученным нами приказом. Наконец пришла третья радиограмма: всем подлодкам в море подняться на поверхность, сложить оружие и поднять синий или белый флаг. Это сообщение исходило от союзной комиссии по разоружению. Я отдал приказ выключить радио, так как оно больше не передавало указаний нашего командования, а служило целям безжалостного врага.

Теперь я решил посоветоваться с командой. Их слишком долго держали в темноте, и я хотел поговорить с ними более или менее откровенно. Я сказал:

– Камараден. Мне кажется, пробил самый страшный час и для нас, и для Германии. Мы проиграли Вторую мировую войну. Мы все знаем, что теперь ожидает немецкий народ. Вражеская пропаганда не делает из этого секрета. Я думаю о плане превратить Германию в пастбище и стерилизовать немецких мужчин. Заложен фундамент политики, основанной на ненависти. Немецкие девушки и женщины окажутся беспомощными и подвергнутся похоти оккупантов, а мужчины будут депортированы. Напрасно наши правители, последним из которых был адмирал Дениц, умоляли пожалеть наш народ ради будущего Европы. Но их ненависть слишком велика. Ненависть не к нацизму, как они притворяются, – нацизм закончился со смертью Гитлера, но к самому немецкому народу. Мы должны решить, какой выбрать курс. Мы можем вывесить белый флаг, можем потопить подлодку или прийти в гавань какой-нибудь страны, которая честно относилась к нам все военные годы. Один из наших инженеров знает Аргентину и поддерживает связь с друзьями, живущими там. Он хорошо информирован об этой республике. У меня самого тоже есть друзья и знакомые там. У этой страны большое будущее. Из всего, что я знаю о ней, я верю в то, что она станет наиболее прогрессивным государством в Южной Америке с ее огромными природными ресурсами и неосвоенными территориями. Там у каждого есть возможность сделать карьеру.

Камараден, враг требует, чтобы мы сдались, утверждает, что наши руководители капитулировали. В свете всего, что происходило, совсем не похоже, что адмирал Дениц когда-нибудь формально сдастся. Может быть, наше сопротивление сломлено и при перевесе противника сто к одному они сражаются на нашей земле. Но не может быть и речи о том, чтобы согласиться с этим приказом, пока мы не выясним всех обстоятельств. Поэтому я предлагаю продолжить наш путь. Мы не будем нападать на какие бы то ни было корабли, чтобы, даже поддавшись чувству мести, не стать причиной гибели невинных людей. Бесполезно продолжать войну в одиночку. Как бы то ни было, у нас есть все необходимое, чтобы добраться до Аргентины. И это лучше, чем горький хлеб плена.

Когда я закончил говорить, все зашумели и разделились на группы. Я не торопил их. Решили голосовать: 31 человек из 48 проголосовали за Аргентину, двое хотели отправиться в Испанию, надеясь на более быстрое и надежное возвращение на родину, а 16 выразили желание вернуться к своим семьям. Это были женатые мужчины, почти все старшины и по возрасту старшие на борту. Демократия требовала, чтобы все подчинились воле большинства, но я понимал желание этих людей вернуться домой и предложил им высадиться в Норвегии, откуда они, вероятно, смогут добраться до своих семей. Мы могли бы войти в какую-нибудь гавань и высадить их там, но мысль сразу оказаться пленниками нас не привлекала. Соответственно мы решили найти пустынное место на скалистом берегу недалеко от Бергена и высадить их ночью на резиновых шлюпках.