А кроме того, должен признаться, я чувствую еще и очень личную связь с ним («избирательное сродство»?). Тебе, последовательному материалисту, может, и смешно, но наш брат с годами становится едва ли не падок до мистических ощущений: много лет мне хотелось основательно проштудировать произведения Бобровского, не только потому, что они привлекали меня художественно и мировоззренчески, но еще и потому, что я родился с ним в один день (9.4), и потому, что студентом и аспирантом особенно интересовался Гаманом, Гердером и Клопштоком (моя первая серьезная работа по германистике была о «Буре и натиске»), и потому, что в войну мы находились прямо напротив друг друга (на озере Ильмень), и потому, что вскоре после возвращения к германистике (1955–1956), занимаясь лирикой Пауля Флеминга о России, в восторге от того, что первые поэтические произведения о Москве, о Новгороде и о других русских городах вышли из-под немецкого пера, я, собственно, впервые услышал и имя Йоханнеса Бобровского… Признаться, правильный подход к нему я нашел не сразу, мне понадобилось еще несколько лет, чтобы преодолеть вульгарно-идеологические догматичные предрассудки, которые довольно долго калечили мои мысли и чувства, но тем сильнее стало потом желание выявить отношения Бобровского с Россией, для меня они необычайно важны и дороги: они по-своему продолжают развиваться и углубляют давние немецко-русские и русско-немецкие духовно-эстетические связи (что снова и снова привлекает меня у П. Флеминга — чьего имени мне, кстати, недостает в твоей книге — и у Рильке). Ты очень хорошо написал об этом (с. 79–82). И Й.Б. убедительно доказывает: реально и плодотворно национальное не может не быть также реально и плодотворно интернациональным в своих истоках и «устьях». Он бы, наверно, прибег здесь к понятию «языческо-христианский», но в конечном счете это одно и то же.

Наверно, теперь ты все-таки можешь себе представить, как я тебе благодарен, что ты написал эту отличную книгу, причем написал вот так, в такой гармонии темы и формы, и прислал ее мне!

Оба раза, когда был в ГДР (в 1964-м и 65-м), я хотел повидать Бобровского, но не получилось, и я надеялся: ладно, тогда в другой раз… Теперь твоя книга стала для меня неожиданной встречей с ним… Печально и все-таки прекрасно, и прекрасное останется жить.

Множество горячих приветов Кристе, когда же я получу почитать что-нибудь и от нее?

Видаетесь ли вы с Анной? Как она? Я давно ничего от нее не слышал. Передайте, пожалуйста, сердечный привет ей и Роди. Рая передает сердечный привет, а я обнимаю вас обоих.

Твой Лев

P.S.

Можно ли купить пластинки с голосом Й.Б.? Что из его наследия еще не опубликовано? Последних четырех названий, упомянутых на супере («Бёлендорф» и др.), у меня пока нет. Там написано «распроданы»! Нет никакой возможности их добыть?

30.7.73

Когда мы [в Берлине] возвращались на такси домой, таксист сообщил нам о тяжелой болезни Ульбрихта и высказал предположение, что, если он вдруг сейчас умрет, до конца Всемирного фестиваля его положат «на лед», ведь государственный траур не объявишь.

Картины, оставшиеся от Москвы: номер в гостинице «Варшава», лица в метро, усталые. Спины и профили членов президиума перед и рядом со мной в президиуме торжеств в честь Маяковского в писательском доме. Их спины, тщеславные, когда они стояли на ораторской трибуне. Клуб, где мы обедали, обшитый деревом. Музейная комната К. [Льва Копелева]. У окна портрет Фриды Вигдоровой, «лучшей женщины, какую он знал». Большая жилая берлога у его дочери Светланы, ее кривошеий муж, языковед. Шрифт бёллевского письма (…подпорчен славой (как мы все)). Мария Сергеевна с ее полными плечами, напротив меня. Два лица Симонова: подтянутое официальное и старое, больное. Вид на березы из его окна… Студия Б. [Бориса Биргера]. По-западному ухоженная жена Симонова. Напыщенно-патетичный декламатор на открытии выставки Маяковского. Наигранная взволнованность стоящих вокруг.

К сожалению, об этой поездке, в которой участвовал и я, остались лишь короткие записи Кристы Вольф, сделанные позднее и слабо передающие внешнюю напряженность тех дней. Криста Вольф поехала в Москву прежде всего, чтобы взять интервью у Константина Симонова для журнала «Нойе дойче литератур». Интервью затрагивало основные жизненно важные вопросы, мы знали романы Симонова и его незабываемую песню «Жди меня», призыв к женщинам не забывать воюющих на фронте мужей, которую пели повсюду.

Мы также знали, что Симонов возродил выставку о Владимире Маяковском (1893–1930) — «20 лет работы», — которая для Маяковского, незадолго до того, как он пустил себе пулю в сердце, стала последним большим выступлением. Выставка, в точном соответствии с планом, созданным поэтом 43 года назад, была развернута в тех же помещениях, для чего специально вновь открыли заложенную дверь. Мы присутствовали на открытии выставки, на котором появилась и возлюбленная Маяковского, часто порицаемая Лиля Брик — старая, но несломленная дама в черном. Мы знать не знали, что Криста Вольф должна произнести речь на последующем праздничном вечере, где выступали и зарубежные знатоки Маяковского (мне был знаком только чешский переводчик Иржи Тауфер из Праги). Ее направили к секретарю Московского союза писателей, Суркову, который объявил, что она обязательно должна выступить как представительница ГДР. На ее возражение, что она вряд ли сумеет подготовить за один день соответствующую речь, он саркастически сказал: «Маяковскому уже ничто не повредит».

С помощью нашей верной переводчицы Лидии Герасимовой мы раздобыли немецкое издание стихов Маяковского (наверно, в переводе Хуго Гупперта) и взялись за работу. Речь Кристы вечером была, помнится, единственной, где упоминалось о его самоубийстве.

Этот импровизированный манускрипт, увы, не сохранился, не в пример заметкам к разговору с Симоновым, состоявшемуся в один из следующих дней в его кабинете на даче в подмосковном Переделкине, с помощью нашей переводчицы Лидии. Симонов был сильно простужен и носил на лбу повязку с лечебными снадобьями. Нас впечатлил дом, полностью оснащенный западными бытовыми приборами, но особенно оригиналы картин знаменитого художника-примитивиста Нико Пиросманашвили на стенах. Позднее интервью вызвало большой интерес.

Через два месяца после поездки нас посетил в Берлине Юрий Трифонов, о чем Криста Вольф пишет в книге «Один день года» — в дневниковой записи от 27 сентября 1973-го. С тех пор мы поддерживали с ним контакт и через его книги, выходившие в восточноберлинском издательстве «Фольк унд вельт», а также на Западе (в 1978 году он, например, получил «Premio speciale»[25] жюри итальянской Premio Mondello[26]).

Эмоциональная статья Льва Копелева об «Образах детства» (1976) полемизирует с резким отзывом Марселя Райх-Раницкого, который главным образом ссылается на четыре временных пласта текста («Печальная урна Кристы Вольф», «Франкфуртер альгемайне цайтунг», 19 марта 1977 г.), а также с возражениями Ханса Майера касательно авторских поисков правды. Тем самым Копелев, как и Генрих Бёлль, вступил в критический спор по поводу этой книги, что вызвало широкое одобрение прежде всего во Франции.